Изменить стиль страницы

Второе имя, упоминаемое в связи с юностью Эпиктета, – это имя его римского хозяина Эпафродита. Он был вольноотпущенником и личным секретарем (секретарем по прошениям) императора Нерона. О жестокости Эпафродита, сломавшего ногу своему рабу, мы писали уже выше. Других свидетельств источников о нем не много, но эти свидетельства весьма красноречивы, Эпафродит обрисован как один из самых близких и самых доверенных людей императора, человек, который имеет к нему доступ в любое время дня и ночи. Он к тому же – человек смелый. Эпафродит остается со своим патроном даже тогда, когда почти все другие приближенные бежали, и помогает ему уйти из жизни, что по римским обычаям полагалось делать ближайшим друзьям49 .

Для того чтобы лучше понять личность Эпафродита, нужно постоянно помнить, что он был императорским вольноотпущенником. Видимо, не было в Риме того времени более ненавидимой и более презираемой всеми честными людьми социальной группы, нежели императорские рабы и вольноотпущенники, занятые на различных должностях во дворце. Дело, конечно, заключалось не в том, что императоры выбирали на свою службу наиболее отъявленных негодяев из всей Римской империи, а в том, что мораль этих лиц создавалась их социальным статусом. Империя только еще делала свои первые шаги, и первые шаги делал новый бюрократический аппарат, без которого управлять ею невозможно. Та двойственность структуры ранней Империи, о которой мы говорили выше, сказывалась и в том, как она управлялась. Продолжали существовать старые магистратуры, старая схема управления провинциями и руководства вооруженными силами государства. В этой старой структуре по-прежнему знатность играла весьма важную роль. На большинство постов нельзя было назначить человека, не имеющего сенаторского, в крайнем случае, всаднического статуса.

Но одновременно возник личный аппарат принцепса (несколько канцелярий, управление его казной, которая постепенно заменяла общегосударственную казну, система руководства личным имуществом императора и т. д.). Этот аппарат был укомплектован исключительно личными рабами и вольноотпущенниками императора50 . Для этого было несколько причин. Во-первых, только им император мог доверять полностью, ибо они целиком зависели только от него. Во-вторых, это была личная служба императору, а не государству. С точки зрения древних, всякая личная служба другому (даже за деньги) приводит к частичной потере свободы и человеческого достоинства. Человек, зависимый, хотя бы только экономически, от другого, уже приближается по своему статусу к рабу. Много позднее, в поздней Римской империи (эпохи домината), в Византийской империи, в королевствах средневековой Европы, например, звание королевского (или императорского) постельничего становилось объектом вожделения людей из самых знатных фамилий. Такое было совершенно невозможно в Риме в это время. Сенатор или всадник не мог стать личным слугой императора. Эти должности целиком принадлежали лично зависимым от принцепса людям: его рабам и вольноотпущенникам.

В соответствии с их статусом очень быстро сформировалась и их особая мораль, многие черты которой были глубоко антипатичны римскому традиционному истеблишменту. Римлян старого закала глубоко возмущало, что важнейшие государственные дела решают люди без римских корней, лишенные чувства патриотизма и знания римских традиций, готовые за взятку добиться решения, идущего вразрез с государственными интересами. Эти люди прекрасно сознавали ту общую недоброжелательность по отношению к сенату, которая господствовала при дворе, и старательно разжигали ее доносами, как основанными на фактах, так и абсолютно ложными. Интрига была их любимым средством борьбы, а знание истинных пружин, приобретенное благодаря близости к подлинной власти, обеспечивало успех их предприятиям. Эти люди были поразительно алчны, что также вполне объяснимо. Когда еще не сложилась настоящая бюрократическая система, постоянная, не меняющаяся в зависимости от смены принцепса, у них, в сущности, не было будущего. Новый император – это и новые приближенные, которые с огромным удовольствием отдавали своих предшественников палачу, поскольку оснований для этого всегда было более чем достаточно. Именно таким человеком был хозяин Эпиктета-раба.

Однако мы хотели бы обратить внимание еще на одно обстоятельство: Эпиктет рос в Риме времени императора Нерона. Бесспорно, что общая обстановка в городе в годы этого царствования не могла не влиять на формирование образа мыслей молодого философа. При этом надо помнить, что целый ряд событий был хорошо известен всему городу. О других, не известных рядовым гражданам, хорошо могли быть осведомлены в доме Эпафродита, одного из самых близких императору людей. Наконец, вспомним, что Музоний Руф, учитель Эпиктета, был свой человек в кругах оппозиции. Поэтому можно полагать, что Эпиктет достаточно хорошо знал реальную картину всего происходящего в столице империи.

Мы думаем, что нет особой необходимости подробно рассказывать о царствовании Нерона. Любознательный читатель легко может найти труды Тацита или Светония, в которых дана яркая и правдивая картина этого страшного периода в истории Рима. Наша задача много уже и скромнее – напомнить только некоторые факты, а именно те, которые, с нашей точки зрения, должны были произвести особое впечатление на строй мыслей молодого человека, начавшего изучать не просто философию, но именно стоическую философию.

Когда император Клавдий женился на своей племяннице Агриппине Младшей, у нее уже был сын от предыдущего брака. Несмотря на то что у Клавдия был собственный сын Британик, Агриппина добилась, чтобы император усыновил ее ребенка, который и получил имя Нерон Клавдий Цезарь. Стремясь закрепить власть за своим сыном, а за собой – влияние в государственных делах, Агриппина отравила своего мужа. Преторианская гвардия провозгласила ее сына императором, а покорный Сенат санкционировал это (54 год по Р. X.). Нерон начал свое правление с заявления о том, что он будет полностью уважать права Сената, за которым останутся решения по всем важнейшим вопросам. До 62 года Нерон находился под влиянием префекта претория Секста Афрания Бурра и своего воспитателя философа-стоика Луция Аннея Сенеки. Хотя в первый период царствования поддерживались хорошие отношения с Сенатом, общая ситуация отнюдь не была безоблачной, поскольку шла ожесточенная борьба за власть в самом императорском дворце. Агриппина стремилась к власти, что отнюдь не нравилось ее сыну, которого в этом поддержали и Бурр и Сенека. Она хотела противопоставить родному сыну Британика, но Британик был отравлен, а сама Агриппина убита (после нескольких неудачных покушений) по приказу Нерона.

49

Тацит рассказывает, что в Риме недовольство Нероном достигло той степени, когда терпеть самовластие становилось уже совершенно невозможно, и возник широкоразветвленный заговор. Накануне того дня, когда заговорщики должны были приступить к решительным действиям, вольноотпущенник одного из них. Милих, по некоторым действиям своего патрона догадался о том, что должно произойти: «И вот на рассвете Милих отправляется в Сервилиевы сады. Остановленный в воротах, он заявляет, что принес важные и грозные вести, и привратник отводит его к вольноотпущеннику Нерона Эпафродиту, а тот к Нерону, которому он сообщает о нависшей над ним опасности, о решимости заговорщиков» (Тасit, Аnn., XV, 55). Светоний рассказывает о другом эпизоде. Дело происходит в последний день жизни принцепса. Уже вспыхнули восстания армейских частей в провинциях, уже преторианская гвардия отказалась защищать императора, даже раболепный Сенат объявил его врагом отечества. Нерон скрывается на вилле одного из своих вольноотпущенников. Не желая подвергнуться той страшной казни, которая полагалась врагам отечества, Нерон решает покончить с собой: «В ужасе он схватил два кинжала, взятые с собою, попробовал острие каждого, потом опять спрятал, оправдываясь тем, что роковой час еще не наступил. То он уговаривал Спора начинать крик и плач, то просил, чтобы кто-нибудь примером помог встретить смерть, то бранил себя за нерешительность такими словами: "Живу я гнусно, позорно – не к лицу Нерону, не к лицу – нужно быть разумным в такое время- ну же, мужайся!" Уже приближались всадники, которым было поручено захватить его живым. Заслышав их, он в трепете выговорил: "Коней стремительно скачущих топот мне слух поражает" – и с помощью своего советника по прошениям, Эпафродита, вонзил себе в горло меч» (Suet., Nеrо, 49).