После злополучной истории в Радиокомитете, вызвавшей гнев Молотова, Литвинов все же продолжал числиться советником Наркоминдела. За исключением небольшой оперативной группы, Наркоминдел тоже эвакуировался в Куйбышев, и Литвинову снова приказали являться на службу. Ходил он туда нехотя, как бы отбывая повинность, ибо пользы от этого не видел никакой, что его чрезвычайно огорчало.

Вечерами к Литвинову заходил кто-нибудь из знакомых. В доме через дорогу жили Эренбург, дипломаты Уманский и Рубинин. Уманского вызвали из Америки, но обратно почему-то не отправляли. Он тяготился своим положением и каждый день ждал приказа вылететь в Соединенные Штаты. Бывший полпред СССР в Бельгии Рубинин после оккупации Бельгии возвратился в Москву и тоже числился по дипломатическому ведомству. Этажом ниже Литвинова вскоре поселился и Шостакович, эвакуированный с женой и двумя детьми из осажденного Ленинграда. В доме стала звучать музыка: Дмитрий Дмитриевич заканчивал свою Седьмую симфонию.

В начале ноября 1941 года положение Литвинова круто изменилось…

После нападения гитлеровской Германии на Советский Союз руководящие деятели Англии и США публично заявили от имени своих стран о готовности оказывать ему поддержку. Однако внутри антигитлеровской коалиции сохранялось глубокое противоречие между социалистическим Советским Союзом и его империалистическими партнерами. В этих условиях особо важна была позиция Соединенных Штатов Америки – самой могущественной страны капиталистического мира. Надо было предпринять шаги для расширения связей между СССР и США, где особенно рьяно действовали противники Советского Союза, цинично призывавшие спокойно наблюдать, как Советский Союз истекает кровью в войне.

Центральный Комитет партии и Советское правительство сочли необходимым направить в США на пост своего дипломатического представителя политического деятеля, не только обладавшего огромным авторитетом в мире, но и имевшего личный положительный контакт с президентом Рузвельтом.

Поздно вечером из Москвы позвонил Молотов. На звонок ответил дежурный сотрудник Наркоминдела. Молотов спросил:

– Знаете ли вы, где живет Литвинов?

– Знаю, – ответил тот.

– Слушайте меня внимательно. Немедленно отправляйтесь к Литвинову и сообщите ему следующее. Я это делаю по поручению товарища Сталина. Скажите Литвинову, что он назначен заместителем народного комиссара иностранных дел и послом Советского Союза в Соединенных Штатах Америки. Внимательно проследите, как Литвинов отреагирует на это, и немедленно доложите его ответ.

Сотрудник, человек молодой, хотел было сказать, что не знает, сумеет ли должным образом выполнить поручение, и спросить, не думает ли он, Молотов, что к Литвинову надо послать кого-либо посолиднее. Но Молотов положил трубку.

Через десять минут сотрудник Наркоминдела стоял в крохотной прихожей литвиновской квартиры. Максим Максимович вышел в старом, поношенном халате, выслушал, что-то пробормотал себе под нос, спросил:

– А нельзя было избрать другую форму, чтобы сообщить мне это решение правительства?

– Извините, товарищ Литвинов, но я обязан выполнить приказ и жду вашего ответа, – несколько смущенно ответил наркоминделец.

В коридорчике наступила тишина. Литвинов о чем-то сосредоточенно думал. Потом сказал:

– Ну что ж, обстановка такова, что есть только один выход. Идет война. Передайте, что готов выполнить любое поручение.

Товарищ Молотов просил узнать, когда вы можете вылететь?

– У меня сборы недолгие, – ответил Литвинов.

– Вас просят немедленно вылететь в Москву. Товарищ Сталин ждет. Самолет на аэродроме. Не нужна ли вам какая-нибудь помощь?

– Спасибо, но я ни в чем не нуждаюсь, – ответил Литвинов.

Наркоминделец возвратился к себе, немедленно связался с Москвой, доложил Молотову о разговоре с Литвиновым. Молотов попросил точно повторить все сказанное Литвиновым. Тот повторил.

– И это все? – спросил Молотов.

– Все.

В жизни каждого человека бывают минуты, когда он чувствует необыкновенный прилив энергии, его охватывает гордое сознание своей нужности, причастности к чему-то большому и главному в жизни народа, страны. В такие мгновения происходят необыкновенные свершения, круто меняющие жизнь, совершаются подвиги и открытия. Именно это чувство переживал Максим Максимович Литвинов в те вечерние часы в заснеженном Куйбышеве. Сдержанно взволнованный, сообщил семье, что снова призван, возвращен в строй. На следующий день вылетел в Москву.

Об этом полете из Куйбышева в Москву писал в своих воспоминаниях бывший заведующий отделом печати Наркоминдела, а затем генеральный директор ТАСС Николай Григорьевич Пальгунов:

«Из Куйбышева вылетели 9 ноября около одиннадцати часов утра. Машина шла с полной нагрузкой, была оборудована вращающейся турелью, у пулемета которой через два часа полета занял место стрелок-радист. Среди пассажиров – только что назначенный на пост посла в США Максим Максимович Литвинов, два генерала, мы с референтом отдела печати В. В. Кожемяко, несколько работников Совета Народных Комиссаров… Скоро Ногинск. Командиру самолета передают по радио:

– Над Ногинском германские самолеты. Сильная бомбежка! Возвращайтесь обратно!

Идем почти на бреющем полете, едва не касаясь верхушек деревьев.

Новое сообщение по радио:

– Задержитесь на несколько минут. Немцы, кажется, уходят!

Кружим в сумерках над лесом. Опять радио: вражеские самолеты бомбят шоссе Ногинск – Москва. Приказ: приземлиться в Ногинске.

Приземлились на изрытом воронками поле. Через четверть часа достаем автобус. Едем в Москву. Шоссе целехонько. Фашистские самолеты – над ним.

Совсем стемнело. Немцы зажгли осветительные ракеты, словно фонари. Где-то по сторонам шоссе бьют зенитки. Время от времени невдалеке разрываются немецкие авиационные бомбы.

Поздно вечером, в глубокой темноте, прибываем в Москву. Над городом ревут самолеты: воздушная тревога».

Город еще больше изменил свой облик, стал строже. Раньше в это время года московские бульвары заполняла розовощекая детвора, шумно радующаяся первому снегу. Теперь по улицам строем шли солдаты, ехали машины с аэростатами воздушного заграждения. Москва посуровела, повзрослела, притихла. В цехах заводов и мастерских, на железнодорожных станциях, на шоссе, по которым передвигались войска, в блиндажах близ станции Перхушково, где разместился штаб генерала армии Жукова, ни на секунду не утихала трудная и сложная работа, объединяющая общие усилия в тот могучий и точный удар, который должен был отбросить гитлеровские орды от Москвы.

В Кремль Литвинов прибыл в назначенный час, и его сразу же принял Сталин. Первые месяцы войны, видимо, не легко дались Сталину. Лицо его, без того суровое, замкнутое, стало еще более сумрачным, под глазами обозначились темные круги. На Сталине был его обычный полувоенный костюм, Литвинов – в той самой толстовке, в которой он пришел на дипломатический прием в первые дни войны. На этот раз Сталин ничего не сказал, встретил Литвинова приветливо, тепло поздоровался.

Кроме Сталина в кабинете был Молотов, он сидел в стороне, молчал.

И вот Сталин и Литвинов сидят друг против друга. Сталин не вспоминает прошлое. Как будто не было той майской ночи 1939 года, не было вывода из ЦК. Сталин не привык объясняться с кем бы то ни было. Но не только поэтому он не говорит о прошлом: Сталин хорошо знает Литвинова. Давно. Почти сорок лет. И он сразу приступает к делу. Глуховатым голосом формулирует задачи дипломатической миссии Литвинова. Главное – это торопить американцев со вступлением в войну.

– Я знаю трудности, с которыми сталкивается в этом вопросе Рузвельт, понимаю, что президент не горит желанием помочь Советскому Союзу, но он человек умный и не захочет прийти без козырей к концу войны с Гитлером.

Литвинов слушает молча, глядя Сталину в глаза.

– Товарищ Сталин, я прошу проинформировать меня о делах, о положении на фронтах. В Америке придется много выступать, и я должен быть в курсе дела, – спокойно говорит он.