25 октября

Саммерсайд

Аллея Оборотней

Звонкие Тополя

«Мой милый Джильберт!

Можешь себе представить — меня пригласили на ужин в Мейплхерст!

Мисс Эллен прислала мне собственноручное приглашение. Ребекка Дью так и подскочила… она считала, что они ни за что не снизойдут до меня.

— Только не воображайте, что это сделано из добрых чувств. Вот увидите: они что-нибудь зловредное задумали!

Честно говоря, у меня тоже было такое ощущение.

— Наденьте свой самый красивый наряд, — приказала мне Ребекка Дью.

Я надела платье из мягкой шерсти с фиалками по кремовому фону и сделала новую прическу, которая мне очень идет.

Хозяйки Мейплхерста в своем роде бесподобны, и я, наверное, могла бы их полюбить, если бы они мне это позволили. Мейплхерст — красивый гордый особняк, который отгородился деревьями от соседних домов и не желает иметь с ними ничего общего. В саду у них стоит большая деревянная женская фигура, она когда-то украшала корму знаменитого корабля капитана Абрахама «Спроси ее сам», а вокруг крыльца заросли кустарниковой полыни, которую один из первых Принглов привез из Англии и посадил в саду. Еще один их предок сражался в битве при Миндене во время Семилетней войны, и его меч висит в гостиной на стене рядом с портретом капитана Абрахама. Капитан Абрахам был отцом старых хозяек Мейплхерста, и они им чрезвычайно гордятся.

У них висят огромные величественные зеркала. Мне показали стеклянную коробку с восковыми цветами внутри; картины, изображающие красивые старые парусники; волосяную косичку, в которую вплетены волосы всех до единого Принглов; большие раковины, а в комнате для гостей — одеяло, простеганное в виде крошечных вееров.

Мы сидели в гостиной на стульях красного дерева в стиле шератон. На окнах висели тяжелые портьеры. На столике с мраморным верхом стояла прелестная модель клипера с малиновым корпусом и снежно-белыми парусами — «Спроси ее сам». С потолка свисала гигантская люстра. Было еще круглое зеркало с часами посередине, которое капитан Абрахам привез из заморских краев. Это очень красивая вещь. Я бы не отказалась иметь что-то подобное в нашем будущем доме.

Мисс Эллен показала мне миллион — ну, может чуть меньше — фотографий, изображающих Принглов всех поколений. Некоторые из них — дагерротипы в кожаных чехлах. Во время нашей беседы в гостиную вошел большой тигровый кот и вспрыгнул ко мне на колени. Мисс Эллен тут же унесла его на кухню и извинилась передо мной. Но подозреваю, что на кухне она предварительно извинилась перед котом.

Говорила в основном мисс Эллен. Мисс Сара, крошечная старушка в черном шелковом платье, надетом поверх накрахмаленной нижней юбки, с совершенно седыми волосами и глазами такой же черноты, как ее платье, молча сидела на стуле, сложив на коленях едва выглядывающие из гофрированных кружевных манжеток худые ручки. Такому изящному, нежному и хрупкому существу, казалось, было не по силам произнести даже несколько слов. А между тем, Джильберт, в городе уверены, что все члены клана, включая мисс Эллен, пляшут под ее дудку.

Меня накормили изысканным ужином. Вода в графине была словно только что из родника, салфетки сияли белизной, ели мы на сервизе тончайшего фарфора. Прислуживавшая за столом горничная держала себя с таким же аристократическим высокомерием, как и ее госпожи. Каждый раз, когда я обращалась к мисс Саре, она притворялась, что плохо слышит. Вся эта вкусная еда комом становилась у меня в горле, и постепенно меня охватила полная паника. Так, наверное, чувствует себя муха, прилипшая к клейкой бумаге. Нет, Джильберт, я никогда, никогда не смогу преодолеть вражду «королевского семейства»! Видимо, по окончании семестра придется подать в отставку. Куда мне тягаться с ними!

После ужина хозяйки показали мне дом, и, несмотря ни на что, мне было немного жаль и их, и этот дом. Когда-то здесь шла жизнь… рождались дети… умирали… здесь испытывали радость, горе, страх, отчаяние, любовь, ненависть, надежду. А теперь остались одни воспоминания, которыми живут эти две старухи… и гордость.

Сегодня вечером, меняя мне постельное белье, тетя Шатти пришла в ужасное расстройство, обнаружив в центре простыни заглаженную складку в виде ромба. Она убеждена, что такая складка — предзнаменование смерти в доме. Тетя Кэт с презрением сказала, что это глупое суеверие. Но, честно говоря, я люблю суеверных людей. Они придают краску жизни. Какой это был бы скучный мир, если бы все были здравомыслящи и добродетельны!.. О чем бы мы тогда судачили?

Два дня назад наш дом постигла катастрофа: Мукомол пренебрег призывами Ребекки Дью и провел ночь на улице. А когда явился утром домой — боже, на что он был похож! Один глаз заплыл, на челюсти опухоль размером с яйцо, вся шерсть в грязи, и одна лапа прокушена насквозь. Но единственный здоровый глаз сверкал торжеством победителя, и в нем не было ни капли раскаяния. Вдовы пришли в ужас, а Ребекка Дью неожиданно встала на сторону кота:

— Ему за всю жизнь ни разу не дали как следует подраться. Держу пари, он отделал своего соперника еще почище!

С гавани наплывает туман и постепенно скрывает дорогу, которая так интригует Элизабет. Во всех садах жгут сухие листья, и сочетание дыма и тумана придает нашей Аллее Оборотней действительно потусторонний заколдованный вид. Уже поздно, и кровать манит меня. Я привыкла забираться в нее по лесенке… и так же спускаться. Ой, Джильберт, я никому об этом не рассказывала, но тебе расскажу — уж очень это смешно! Когда я первый раз проснулась в Звонких Тополях, я, совершенно забыв про лесенку, выскочила из постели и — рухнула на пол, по выражению Ребекки Дью, как тысяча кирпичей. К счастью, костей я не сломала, но синяками украсилась.

Мы с Элизабет уже по-настоящему подружились. Она теперь сама приходит за молоком, потому что Марта лежит, как выражается Ребекка Дью, «с брункитой», и мы так и разговариваем через калитку, которую не отпирали уже много лет. Элизабет растягивает стакан молока как можно дольше, чтобы досыта со мной наговориться. И когда она допивает последнюю каплю, в окне ее мрачного дома всегда раздается громкий стук.

Оказывается, главная радость, которую ей принесет Завтра, это письмо от отца. Он не написал ей ни разу. Понять не могу, есть ли у этого человека сердце.

— Ну, допустим, мисс Ширли, что он глядеть на меня не хотел, но ведь письмо-то можно написать и не глядя.

— Кто говорит, что он глядеть на тебя не хотел? — возмущенно спросила я.

— Марта. И наверное, это правда, а то бы он иногда приезжал ко мне.

В тот вечер она была Бет… Она вспоминает отца только в обличье Бет. Становясь Бетти, она строит гримасы за спиной у бабушки и Марты; но, превращаясь в Элси, раскаивается в своем плохом поведении и, может быть, даже призналась бы в нем, если бы так не боялась старух. Элизабет она бывает очень редко, и тогда лицо у нее становится как у человека, который слушает волшебную музыку и знает, о чем розы разговаривают с маргаритками. Это такая необычная девочка, Джильберт… ее душа отзывается на добро, как листья наших ив на малейшее дуновение ветерка. Я ее очень полюбила. Так бы, кажется, и растерзала этих двух старух за то, что они заставляют ее спать в темноте.

— Марта говорит, я уже большая и могу спать без огня. Но самой себе я кажусь ужасно маленькой, мисс Ширли, а ночь такая огромная и страшная. И потом, у меня в комнате стоит чучело вороны, и я его боюсь. Марта как-то сказала, что если я буду плакать, ворона выклюет мне глаза. Конечно, я в это не верю, но мне все равно страшно. Ночью кто-то все время шепчется. Но Завтра я не буду ничего бояться… даже того, что меня похитят.

— Откуда ты взяла, что тебя могут похитить, Элизабет?

— Марта говорит, что если я пойду куда-нибудь одна или буду разговаривать с незнакомыми людьми, то это может случиться. Но вы ведь не незнакомый человек, мисс Ширли?

— Нет, моя радость, мы всегда знали друг друга в твоем Завтра, — сказала я».