— Слушаюсь, сэр.

Возвращаясь в шлюпке на «Лайвли», Рэймидж с удивлением осознал, что на душе у него определенно стало легче. Теперь, когда трибунал стал неизбежным, когда он увидел врага в лицо, перспектива не казалась такой ужасной. Разумеется, когда три шлюпки пришли в Бастию, адмирал Годдард выслушал рапорт боцмана «Сибиллы», и оставил Краучеру инструкцию, как поступать в случае прибытия Рэймиджа. Годдард не мог даже мечтать, что задача Краучера окажется такой простой…

Утром следующего дня, в среду, Рэймиджу, по большому счету, находящемуся под стражей, нечем было заняться. После того, как девушка и ее кузен были размещены в доме вице-короля, корабль казался совершенно пустым. «Без сомнения, — с иронией подумал лейтенант, — сэру Гилберту и леди Эллиот уже в десятый раз приходится выслушивать горестную повесть Пизано». Что ж, сэр Гилберт — твердолобый шотландец, знающий семью Рэймиджей уже в течение многих лет. Потрясет ли его услышанное?

После полудня к борту «Лайвли» подошла шлюпка с «Трампетера» и прибывший на ней лейтенант передал на борт несколько запечатанных документов, а получив расписку, отбыл на другие корабли, стоящие в гавани. Через несколько минут клерк лорда Пробуса передал Рэймиджу адресованный ему толстый пакет.

Письмо, написанное на борту «Трампетера», датированное вчерашним числом и подписанное «помощник судьи-адвоката»[38] (скорее всего, к этом качестве выступал казначей корабля) гласило:

Капитан Алоизиус Краучер, капитан корабля Его величества «Трампетер» и старший по званию офицер среди командиров кораблей и судов, присутствующих в Бастии, распорядился созвать военный трибунал для расследования причин и обстоятельств потери бывшего фрегата Его величества «Сибилла», находившегося ранее под вашей командой, и изучения вашего поведения как единственного оставшегося в живых офицера, в соотношении с потерей вышеуказанного корабля. Так же было указано, что мне следует выступить на упомянутом трибунале, имеющем место быть в восемь часов утра, в четверг, пятнадцатого числа, на борту «Трампетера», в качестве помощника судьи-адвоката. Прикладываю к настоящему копию приказа, а также документы, к нему прилагаемые, и надеюсь, что вас не затруднит направить мне список лиц, которых вы хотели бы вызвать как свидетелей со своей стороны, чтобы возможно было собрать их к назначенному времени.

Под письмом стояла подпись: Хорас Барроу. Рэймидж бегло проглядел вложенные в пакет документы. Здесь был приказ Краучера о назначении этого самого Барроу помощником судьи-адвоката, приказ о созыве трибунала, копия письма Пизано лорду Пробусу, копия рапорта самого Рэймиджа, и, наконец, последняя бумага давала понять, что боцман и помощник плотника с «Сибиллы» вызываются как свидетели обвинения.

Рэймидж чувствовал, что нечто здесь не так: почему письмо Пизано, не имеющее ничего общего с делом «Сибиллы», оказалось среди приложений к приказу Краучера? Лейтенант подозревал Краучера в желании занести его в протокол трибунала, так чтобы Адмиралтейство ознакомилось с ним, а другого пути добиться этого не было. Законность такого действия вызывала сомнения, но Рэймидж был уверен, что рано или поздно письмо все равно всплывет, так что пусть это случится сейчас.

Он достал часы: для того, чтобы найти свидетелей и выстроить свою защиту у него оставалось всего лишь восемнадцать часов…

Ему нужен боцман, бывший следующим по старшинству и имеющий самые достоверные сведения о потерях среди экипажа «Сибиллы», помощник плотника, могущий дать отчет о состоянии корабля на момент его сдачи, и Джексон, поскольку тот находился рядом с Рэймиджем почти все время его краткого командования. Еще — юнга, передавший ему сообщение о вступление в командование. И те два матроса, которые помогли ему добраться до квартер-дека. Их имена он забыл, зато Джексону они наверняка известны.

Рэймидж подошел к помощнику штурмана, выполнявшему обязанности вахтенного офицера, пока «Лайвли» стоял на якоре — Пробус не относился к тем замороченным капитанам, которые заставляют лейтенантов нести вахту даже во время пребывания в гавани — и попросил его позвать Джексона, но прежде чем помощник штурмана успел открыть рот, Рэймидж услышал, что имя Джексона выкрикивает из люка старшина капитанского катера. Что Пробусу понадобилось от Джексона?

— Отставить, — сказал Рэймидж, — подождем, пока с ним не переговорит капитан.

Долго ждать не пришлось: минуты через три после того, как Джексон спустился в каюту капитана, он вышел и стал разыскивать Рэймиджа. Торопливо подбежав, американец отдал честь и огорченно сказал:

— Я только что получил приказ капитана, сэр.

— У него есть полное право приказывать тебе.

— Знаю, сэр, но приказ заключается в том, что наших парней переводят на «Топаз», сэр. Причем срочно, согласно приказу капитана Краучера.

Рэймидж бросил взгляд на выкрашенный в черный цвет «Топаз». Шлюп невелик, и скорее всего находится под командованием лейтенанта или коммандера, звание которого не позволяет ему войти в состав трибунала. Он заметил, что от борта «Топаза» только что отвалила шлюпка с «Трампетера», без сомнения, передавшая приказы Краучера.

Джексон, проследивший за взглядом лейтенанта, воскликнул вдруг:

— Смотрите, сэр, он готовится выйти в море!

Действительно, люди на шлюпе засуетились вокруг у парусов. Рэймидж почувствовал, как все внутри у него сжалось от ужаса — он догадался, что затеял Краучер…

Лейтенант с «Трампетера» передал Рэймиджу приказ о созыве трибунала и требование предоставить список свидетелей, но в тоже самое время вручил Пробусу распоряжение немедленно переслать на «Топаз» бывших моряков с «Сибиллы». А командиром «Топаза» только что, вне всякого сомнения, было получено указание выйти в море, едва матросы с «Сибиллы» окажутся на борту…

Таким образом, когда список свидетелей, составленный Рэймиджем, попадет на «Трампетер», «Топаз» уже уйдет, и помощник судьи-адвоката сможет почти не кривя душой ответить, что большинство из затребованных свидетелей не находятся в порту.

Джексон, должно быть, почувствовал, как напрягся Рэймидж.

— Что-то не так, сэр? — взволнованно спросил он.

— Все не так, — грустно ответил лейтенант. — Завтра я предстану перед трибуналом по обвинению в трусости, а за исключением боцмана и помощника плотника не смогу представить ни одного свидетеля в свою защиту.

— В трусости? — изумился Джексон. — Как же так, сэр? Разве это не будет формальное разбирательство о потере корабля?

Рэймидж осознавал, что с позиций сохранения дисциплины ему не следует обсуждать подобные вопросы с Джексоном, но поскольку американец завтра будет уже в море, это не имеет существенного значения.

— Да, в трусости. По крайней мере, как я думаю, они постараются приписать мне это.

— Но это не есть настоящее обвинение, не так ли, сэр?

— Нет, это обычная формулировка.

— Но…Какого черта они смеют упрекать вас в трусости, извините за грубость, сэр?

— С легкостью, — с горечью ответил Рэймидж. — Есть письменное свидетельство графа Пизано.

— Хм… Бога ради…

— Джексон. С моей стороны было крайне неразумно рассказывать тебе все это. А теперь живо назови мне несколько имен: юнги, которого боцман послал за мной, когда я лежал без сознания, и тех матросов, что помогли мне подняться на палубу.

— Не могу припомнить, сэр. Но некоторые из ребят могут: я расспрошу их, прежде чем нас отправят на «Топаз», сэр.

Джексон взял под козырек и ушел. На лице американца застыло странное выражение — неужели это была радость? Рэймидж почувствовал приступ ужаса: в последние несколько дней он вел с Джексоном слишком откровенные разговоры, и хотя Краучер не мог узнать этого из рапорта Рэймиджа, американец, если ему придет в голову оболгать лейтенанта, был единственным свидетелем, могущим существенно усилить обвинения Пизано…