Так примерно рассуждал Тамаш Покол, сидя в комнате командного пункта дьёрской полиции. А подполковник, упав на стол, заснул. Они поругались и теперь сразу почувствовали, как устали от множества волнений. Свита их тоже спала: кто на скамье в коридоре полиции, кто внизу в машине. Им надоела эта фанатическая травля, они возненавидели подполковника, возненавидели Тамаша Покола, который в течение нескольких дней не давал им ни минуты отдыха. Надежд на высокую награду становилось все меньше, а цена за нее все больше…

Наконец после очередной ссоры и очередного совещания компания решила отправиться в Сомбатхей. Еще до рассвета была поднята на ноги сомбатхейская полиция, проверены все мероприятия, два сыщика направлены навстречу поезду из Чорны, чтобы еще в дороге следить за Вурмом, заняты вокзал и дороги, ведущие в город и из города в направлении границы. После этого все пошли в гостиницу, чтобы несколько часов поспать. Кто спал, а кто и не спал. Тамаш Покол, который здесь, в непосредственной близости границы, впервые по-настоящему забеспокоился о том, что будет, если мы ускользнем из его рук, спать не мог. Он заказал черный кофе с тройной порцией рома и, назначив своей главной резиденцией буфетную на вокзале, сидел там с налитыми кровью глазами и дрожащими руками в компании нескольких полусонных своих приспешников и курил сигарету за сигаретой. На голове его красовалась шоферская фуражка, громадный нос от солнечного загара в Сигете сделался багровым – нечего сказать, красавец мужчина…

В Дьёре всю ночь тоже шла свистопляска. Младший инспектор был убежден, что мы все еще там, что мы не можем быть в другом месте и готовимся удрать из города лишь с утренним сомбатхейским поездом. Едва Покол и компания укатили, как он поднял на ноги всю полицию, обругал своих парней за отсутствие дисциплины, которой до сих пор никогда не интересовался. Они перекрыли все дороги – теперь мы вряд ли смогли бы пройти с песней по чорнской дороге – и, методически прикинув, где мы можем быть, основательно обшарили в ту ночь все углы Дома металлистов, все профсоюзные помещения, трактиры, дешевые гостиницы и все сдающиеся внаем комнаты. Следили за всеми, чье имя стояло рядом с моим в старых документах 1917–1918 годов. Ваги, как мы и предполагали, бодрствовал всю ночь и с большим волнением ждал возвращения врача. А тот, бедняга, обошел все вагоны утреннего сомбатхейского поезда. Нас он не нашел, зато вдоволь насмотрелся на сыщиков. Он старался как можно меньше привлекать к себе внимание. В одной деревушке, где у него был больной, вошел в село под каким-то наспех придуманным предлогом, чтобы был у него свидетель на случай, если станут интересоваться, зачем он оказался в поезде. Утром, вернувшись домой, он предложил – и, надо сказать весьма разумно, – чтобы Ваги для видимости притворился больным еще на день. А сам, не успев даже сбегать домой переодеться и умыться, пошел на завод на обычный врачебный прием.

Лишь в полдень они узнали от Гутмана, что мы – какая счастливая ошибка! – уехали в Шопрон…

В Сомбатхей утренний поезд прибыл без нас. Через некоторое время пришел второй и около десяти утра третий. С шоссе в полицию доставляли похожих на нас идущих парами мужчин – их было человек двадцать, – потом отпускали.

В дом восемь на улице Руми не пришел никто, и наш товарищ Йожеф Вурм, ничего не подозревая, после того как переоделся и умылся, отправился на завод. Он даже не заметил идущих вслед за ним шпиков. Он делал свое дело и не знал, как в тот день интересовалась им сомбатхейская полиция.

После десяти, когда третий поезд прибыл без нас, наши преследователи стали совещаться с сомбатхейским полицейским начальством – подполковник, все еще сонный, Тамаш Покол, кипевший, как перегретый старый котел. Он торопливо сообщил то, что придумал во время своего утреннего уединения. Как видно, след этот неверен, их опять намеренно ввели в заблуждение. Но то, что мы где-нибудь здесь поблизости, факт. И вполне вероятно, если мы еще не удрали, что где-то здесь хотим перейти австрийскую границу. Надо немедленно поднять тревогу в Шопроне, Кёсеге, Хедьешхаломе; вызвать по телефону министерство внутренних дел: пусть еще усилят охрану на западной границе. И вперед!

Подполковник слушал со скучающим видом. Ночью перед сном он додумался до того, что сможет заложить балатонскую виллу вторично своему школьному товарищу – провинциальному помещику, получив за нее сначала ссуду в банке. Помещик не откажет, ибо подполковник, а не кто иной помог тому в 1917 году избежать призыва в армию. Кроме того, он наверняка может получить несколько тысяч по векселю у одного своего партнера по картам. Когда совещание кончилось, подполковник уселся в машину и, тяжело вздыхая, откинулся на кожаную спинку сиденья. Ведь действительно лишь из чувства национального долга и лояльности к правительству он взял на себя это дело. Впрочем, чин полковника ему надо получить в этом году…

– Куда? – обернулся шофер.

– В Шопрон.

Было без пятнадцати одиннадцать. Мы все еще сидели в канцелярии товарища Мейера.

Тяжелый человек был этот Мейер, его то и дело надо было подгонять, подбадривать, шевелить мысль.

– Конечно, я бы сделал… Ради того, что речь идет о знакомых товарища Ваги… Я такими вещами не занимался никогда… Может, шахтеры могли бы что-нибудь… – Ну, наконец! Я даже обрадовался. – К сожалению, я шахтеров почти не знаю. Я ведь не шопронский, вы знаете, я сомбатхейский… Может, председатель нашего профсоюза знает, он бреннбергский, братья его работают на шахте…

– Мы поговорим с ним, попросим!

– Это невозможно. До двух он на заводе.

– Нам срочно хотелось бы быть уже там…

– А в два часа заседание ревизионной комиссии, тогда мне будет некогда… продлится до пяти…

Вот проклятье, человек с рыбьей кровью!

– Нельзя ли сейчас поискать председателя на заводе?

– Если б это был настоящий завод!.. Крохотная хибара здесь, на соседней улице. Там и работает председатель. Всегда ворчит, не любит, когда во время работы вызывают его по делам профсоюза…

– Видите ли, товарищ, все-таки это такое дело, что…

– Хорошо, хорошо, всем важно, всем срочно… До двух вы все равно ничего не сделаете! Идите в Бреннберг, это лучше всего…

– Мы хотели бы прежде поговорить.

– Так в одну минуту нельзя. Это не такое дело. Надо основательно подумать… Ему будет неприятно, если мы его вызовем, он тоже не любит…

Я встал.

– Скажите товарищ, где работает председатель, я беру ответственность на себя, мы пойдем туда и вызовем его.

– Ну ладно, – решился наконец он, напялил на голову котелок и открыл перед нами дверь. – Я пойду с вами, – вздохнул он. – Но потом, если он скажет или начальник начнет ругаться…

– Я беру ответственность на себя.

– «Беру, беру»! Все говорят «беру», а потом, когда выходит неприятность…

Он долго возился с дверью и ключами, давал наказы трактирщику. Мы нетерпеливо переминались с ноги на ногу, и в этот момент мне больше всего хотелось схватить его за шиворот и потрясти…