Мудрец мягко улыбнулся в редкие усы и столь же редкую седую бородку.

– Мы не знаем, что такое жизнь, можем ли мы знать, что такое смерть? – ответил он словами учителя.[7] – Можем ли мы знать, что есть бессмертие?!

Но подобный ответ не удовлетворил юного принца. И с тех пор он возненавидел жучжэ, к которым до того относился вполне благосклонно. Мудрецы были не единственными, кого ненавидел Ин Чжэн. Еще он ненавидел придворных, всех этих высокомнящих личжу с их вымученными улыбками, неискренней лестью, отрепетированными поклонами. Они были лжецами и ненавидели Ин Чжэна, а скрывали свою ненависть лишь потому, что властитель Цинь был наделен силой.

Минь, народ… Ин Чжэн не знал его, но также ненавидел, ибо подозревал, что черноголовые: от самых последних би чжэ до отмеченного властью и высшим расположением лехоу – ненавидят его; ненавидят за то, что он лучше, благороднее, выше всех.

Вот если бы можно было обойтись без всех их: князей и мудрецов, крестьян и рабов-тунов. Оставить одних лишь шицзу, чтобы те охраняли драгоценную персону императора. А всех остальных бросить в широко разверстую пасть Тянь-лана – Небесного Волка. Но, к сожалению, это неисполнимо. Кто будет тогда кормить и одевать владыку Тянься, кто будет следить за сбором налогов, кто будет придавать пышность дворцу.

А было бы великолепно – остаться одному в окружении преданных ланчжунов, а то и вообще одному, ибо нельзя в полной мере положиться на преданность человека. Кому, как не владыке Цинь, не единожды преданному друзьями и недругами судить об этом?! Кому?! Разве не ему, правителю, преданному своим первым министром?!

Его звали Лао Аем, и он был учеником мудрого Люй Бу-вэя и ближайшим советником Ин Чжэна. Лао Ай обладал громадной властью и пользовался расположением матери, вдовствующей царицы. Как потом выяснилось, Лао Ай был ей не только советником, но и другом. Его ввел во дворец Люй Бу-вэй, еще один старинный друг царицы-матери. Мудрец боялся, что его тайная связь с царицей откроется, почему и нашел себе подмену в лице верного и преданного слуги Лао Ая. Юного красавчика выдали за кастрата и приставили служить царице. И очень скоро мнимый евнух обрел громадную власть.

Люди стали бояться Лао Ая и заискивать перед ним. А сам Лао ай боялся лишь одного человека. Он боялся Ин Чжэна, он лучше других знал характер государя. Из котенка вырос тигр с сердцем шакала – безжалостный, коварный и неразборчивый в средствах. И этот тигр собирался опустошать не только охотничьи угодья соседей, он был готов творить кровавый пир и в собственном доме. По крайней мере, так говорил Лао Ай. Говорил за глаза, пряча эти самые лживые глаза при встречах с Ин Чжэном в низком поклоне. Он склонялся до самого пола, но мечтал видеть склоненных перед собой. Он был непомерно честолюбив, этот выскочка Лао Ай, жалкий цэши, непостоянный и лживый, как и все люди низкого сорта.

Лао Ай принадлежат к жучжэ, ставящим отцовские обычаи выше блага государства. Лао Ай был против сильного правителя, ибо полагай пагубой власть тигра над стадом овец. Лао Ай боялся возвышения Ин Чжэна. Безвольный юноша устраивал искушенного во власти царедворца, тигр с сердцем шакала и повадками паука пугал. Лао Ай решил не выпускать тигра из клетки и поднял мятеж.

Он был умен и обладал немалой властью, цэши Лао Ай. Он хорошо знал, в чем заключен тайный смысл власти. Лишь люди несведущие в государственном управлении полагают, что властвует царь. На деле все решает бамбуковая дощечка, испещренная замысловатыми иероглифами и скрепленная печатью. Дворцовый писец составил подметный указ, а резчик изготовил поддельные печати из небесно-молочного камня, кощунственно украсив их ручки изображениями дракона и тигра.

То был год, осененный звездой Фу-эр,[8] когда слуги Лао Ая, вооруженные мечами и луками, двинулись ко дворцу Цинянь-гун. И быть бы беде, но вовремя вмешался преданный Ли Сы, еще один цэши, но ненавидевший Лао Ая. Ли Сы был умен и мечтал о власти, Лао Ай знал о честолюбии Ли Сы и противился его возвышению.

– Государь, тебя предали! Враги идут во дворец! – кричал в тот день Ли Сы, вбегая в царские покои.

Признаться, Ин Чжэн испугался. Конечно, он был тигром, но с сердцем шакала. А шакалье сердце подвержено страху. Царь смертельно перепугался и хотел даже бежать, но Ли Сы, забыв об этикете, вцепился прямо в отворот изукрашенной драконами кофты[9] и остановил повелителя Цинь.

– Тебе нечего опасаться. Если не веришь своим слугам, доверься ланчжунам! Они не предадут!

Ланчжунлин – тысяча телохранителей, набираемые лично царем и зависящие лишь от его милостей. У них не было повода для измены. Ин Чжэн повелел позвать к себе командиров ланчжунов.

– Я предан, – сказал царь, с трудом усмиряя вдруг возникшую в руках дрожь. – Готовы ли вы защитить своего господина?

– Да! – дружно ответили генералы, которым глупо было ждать милостей в случае смены правителя.

Тысяча вышла навстречу бунтовщикам и в жестоком бою разгромила их. Лао Ай и ближайшие его сподвижники бежали, но были пойманы. Заговорщики молили о пощаде: Ин Чжэн покачал головой.

– Они задели чешуйки на шее дракона![10] – сказал он. – И нет им прошения!

К преступникам применили все виды казней, сочтенных повелителем Цинь достойными подобного злодеяния. Одних рассекли пополам, предварительно кастрировав, других разорвали лошадьми, третьих сварили, четвертых изрубили на мелкие части. Л ишь несколько счастливчиков, наименее запятнавших себя, умерли легко – им пробили темя. Ин Чжэн не ограничился расправою с немногими негодяями. В назидание всем негодяям, готовым покуситься на жизнь царя, были истреблены родственники казненных. В отношении этих несчастных палачи были еще более милосердны – их просто закопали живьем.

Пощажен был лишь Люй Бу-вэй, которого не без основания подозревали не только в тайном отцовстве, но и в участии в заговоре. Ин Чжэн не решился прилюдно умертвить того, кто, возможно, был причастен к его появлению на свет. Мудреца просто лишили власти, а его место при царе занял верный Ли Сы. Вскоре Люй Бу-вэй покончит с собой, выпив отравленного вина.

Ши-хуан усмехнулся, подумав: а, быть может, нашелся некто, кто сделал вино отравленным.

Крики толпы раздражали. Император повернулся и нечаянно задел левым локтем балку, очерчивавшую оконный проем, отчего поморщился. Напомнила о себе старая рана, память о еще одном злодеянии. Эту рану нанес правителю Цинь знаменитый убийца Цзин Кэ, нанятый подлым принцем Данем. Цзин Кэ едва не убил царя, но, хвала Тай-ян, Ин Чжэн владел мечом не хуже цыкэ, а от страха его ноги стали быстрее ветра. Тогда он спасся, отделавшись царапиной на локте, но любви к человечеству сей прискорбный случай не прибавил. Слишком многие из черноголовых жаждали кончины властителя Цинь, а он ужасался самой мысли о подкрадывающейся, словно полуденный тигр, смерти. И когда император вспоминай о ней, ничто уже его не Радовало его – ни ликующие крики толпы, ни победоносные донесения генералов, ни торжественно выкладываемые у его ног трофеи. На ум шли ноющая рука, больное колено и огненный ком, что все чаще сдавливал грудь. На ум шла она, смерть.

Смерть… Это именно ей царство Цинь было обязано своим стремительным возвышением. Когда юный Ин Чжэн вдруг задумался об ужасающем смысле Смерти, в нем пробудилось великое желание отвратить ее. Отвратить – любым способом избежать ужасающего ничто, желтого источника небытия. Отвратить, но как?

Ответ дали фанши, почитатели дао. Фанши умели вызывать духов, им приписывали знание жизни и смерти. Величайший из фанши Шао-Цзюнь, прозванный еще У-ди, поклонившись до самого пола, поведал императору:

– Я знаю, как развеять тревогу сиятельного властителя Цинь. – Тут маг доверительно, почти фамильярно улыбнулся. – Если принести жертвы богу очага, можно вызвать души умерших; вызвав души умерших, можно превратить киноварь в золото; если из полученного золота изготовить посуду для питья и еды, можно продлить жизнь. Ну а продлив жизнь, повелитель обретет возможность встретиться с небожителями на горе Пэнлай и испить напиток бусычжияо.