Ковер-самолет неподвижно застыл в поднебесье. Ратибор обессиленно сел и закрыл глаза. Вот и все, сказал он сам себе. Вот и все. Задача, которую возложили на него князь Владимир и волхв Белоян, выполнена полностью. Змей мертв. Не будет никакого набега на Русь, ибо степняки не решатся идти без своего бога.

Когда оцепенение прошло, Леший встряхнулся и велел ковру идти вниз. Ему хотелось посмотреть на мертвого Змея.

Противник Ратибора, как оказалось, рухнул на том самом месте на берегу реки, где начался поединок. Огромное тело неподвижно лежало, наполовину погруженное в воду. Две пары глаз, не мигая, глядели куда-то вдаль. На месте средней головы остался только обугленный обрубок чешуйчатой шеи. Крылья Змея бессильно распростерлись по траве. Одно из них точно было сломано.

Сделав шаг по направлению к поверженному врагу, Ратибор неожиданно обо что-то споткнулся. Оказалось — чекан. Он глубоко ушел в землю, но где-то половина рукояти продолжала торчать среди травы. Для очистки совести Леший потрогал рукоять. Она не шевелилась, словно бы вросла в земные корни.

От созерцания Ратибора отвлекло странное шипение. Подняв глаза, он застыл на месте, не в силах пошевелиться. Змей поднимался!

Теперь было видно, что сломано у него не только крыло, но и передняя лапа. На чешуе виднелись выжженные бороздки. Но тем не менее, он был жив.

— Не может быть, — прошептал Ратибор. — Неужели Громовик солгал?

Змей рассмеялся. Смех вышел злой и шипящий. Чудовищу было больно, очень больно, но оно умело терпеть такую боль.

— Он сказал правду. Боги любят говорить вам такую правду. Ты сам напоминал — у меня три головы. Одну ты убил. Если бы вас было трое, вы еще могли бы попытаться справиться со мной. Но ты один, и ты беззащитен. Тебе пришел конец, Ратибор-новгородец!

И Змей сделал первый шаг в сторону Лешего. Две оставшиеся головы со свистом втянули воздух, чтобы плюнуть — и сжечь врага дотла.

Что двигало Ратибором в тот момент — он и сам не знал. Не смог объяснить этого и потом. Но тогда он тоже шагнул — но только назад. Наклонился. И взялся обеими руками за рукоять чудесного топора.

— Ты ничего не сможешь сделать! — зашипел Змей. — Тебе никогда не поднять его больше!

Но Ратибор не слышал этих слов. Он вытаскивал из земли чудо-оружие, словно Святогор — всю земную тяжесть.

Поначалу рукоять, казалось, вросла в землю, не шевелясь ни от каких усилий новгородца. Ратибор напряг все оставшиеся силы. В его спине что-то отчетливо хрустело. В груди что-то лопнуло, и Ратибор ощутил вкус крови на губах… Под ногами чувствовалось странное шевеление, и, бросив туда быстрый взгляд, Леший увидел, что его сапоги медленно уходят в землю, словно в болото…

Змей приостановился, любуясь бесплодными усилиями врага. Но в следующее мгновение он застыл и вперился глазами в небывалое: Ратибор медленно выпрямлялся! И в его дрожащих от напряжения руках сияло готовое к битве оружие бога. За новгородцем оставались глубокие следы, словно земля отказывалась носить его.

Чудовище попятилось. Всего второй раз на его долгой памяти происходило такое: смертный посягал на запрет, наложенный богом, и одолевал его! И Змей в ужасе плюнул огнем, даже не особенно целясь.

Пламя охватило Ратибора, но он, казалось, не чувствовал ничего. Медленно, очень медленно он сделал шаг… Еще шаг… И еще…

— Не может быть! — голос Змея сорвался с рева на визг. — Это же невозможно!

Он попытался взлететь, но с одним крылом не смог. Хотел отпрыгнуть — но некогда могучее тело сейчас сковал страх…

Еще шаг — и топор Перуна вонзился в то самое место, где билось сердце Трехглавого Змея.

Ратибор не помнил, как добрался до ковра. Единственное, что как-то удержалось в его памяти — как, оказавшись уже на ковре, выплюнул несколько слов…

Илья Муромец сидел перед костром. Где-то на востоке совсем недавно отбушевала гроза, удивительно короткая: всего два раза ударил гром. Над головой богатыря светило солнце, а вот на душе его было далеко не ясно.

Когда Илья проснулся — с удивительно тяжелой головой, словно бы с похмелья — первое, что он увидел, был мертвый Подосён возле кострища. Рядом с телом валялся серебряный нож. Ни Ратибора, ни Драгомира нигде не было видно. Ковер-самолет тоже отсутствовал.

Богатырь, никогда особенно не доверявший подозрительному наемнику, сразу же составил для себя картину того, что произошло. Не иначе, как Драгомир был в сговоре с дивьими людьми, и теперь вознамерился вернуть похищенное.

Подумав немного, Муромец решил, что на самом деле могло бы быть и иначе. Дивьи люди сами пришли, забрали все, что им было нужно, Ратибора с Драгомиром, как самых виноватых, забрали с собой, а его, Илью Муромца, оставили, потому как его в плен брать — себе дороже. Но по-всякому выходило, что он остался один и неизвестно, как добираться теперь до Киева.

— Ну да ладно, — решил в конце концов Илья. — Язык до Киева всегда доведет!

Вот только с какими глазами явится он к князю? Как скажет ему, что потерял всех товарищей? Князь, конечно, поверит, на то у него чаша волшебная есть. И даже пенять, наверное, не будет. Да только от себя как убежишь? Проспал ведь, когда в двух шагах друзей убивали!

Оставалось только развести костерок заново и подумать хорошенько о своей дальнейшей судьбе. Этим-то Илья Муромец и занимался.

Внезапно на поляну, в двух шагах от костра, буквально упал ковер-самолет. На нем копошилось нечто, настолько обугленное и израненное, что Муромец с трудом признал в этом существе своего товарища Ратибора. Странно, что меч у него на поясе не был тронут пламенем, словно Леший нацепил его уже потом.

— Илья, — прохрипел этот полутруп, с трудом поднимая голову и глядя на богатыря чудом уцелевшими глазами, — Змей… мертв. И я… тоже, — голова Ратибора бессильно упала на ковер.

— А вот это ты зря, — решительно сказал Муромец. — Мы с тобой еще погуляем… — Собственно, эти слова были предназначены скорее для того, чтобы успокоить самого Илью — Ратибор вряд ли мог сейчас их слышать.

Но нужно было что-то делать. Такие ожоги обычно заканчиваются смертью. Илья, лечить от роду не умевший, помочь ничем не мог. А кто мог? Белоян, конечно! Княжеский волхв первым делом пришел богатырю в голову. Недолго думая, Илья бережно положил мертвого Подосёна на ковер (не годится тело товарища бросать зверям на съедение), уселся сам и коротко скомандовал:

— Земля, прощай! В Киев — в добрый путь, и побыстрее! С полевыми после разочтемся, — прибавил он вполголоса.

Ковер-самолет послушно взмыл в небо и помчался на запад.

Глава девятнадцатая

…Перед глазами плавали какие-то светлые полосы. Они мельтешили, мешая сосредоточиться и осознать свое положение. Сейчас Ратибор мог с уверенностью сказать о себе только одно — он где-то лежит, ему тепло и почти не больно. Но малейшее умственное усилие тут же заставляло полосы перед глазами кружиться в дикой пляске, сбивая с мысли. До Лешего нескоро дошло, что можно просто зажмуриться. Но и это далось с трудом, словно веки стали короче и не могли прикрыть глаз полностью.

Ратибор напрягся — и вспомнил. Он сражался со Змеем, убил его, но и сам при этом оказался сильно обожжен. Что было дальше — из памяти вылетело напрочь. Да и как может человек запомнить, что при нем случилось, если он без памяти валялся?

Подумав еще немного, новгородец решил попробовать пошевелить руками. Получилось. Заодно он обнаружил, что накрыт одеялом. К тому же каждое прикосновение к коже ощущалось невероятно отчетливо. Ратибор мог чувствовать почти каждую ниточку шерстяного одеяла.

Определившись таким образом, он попытался встать и осмотреться. Но вот как раз этого у него не вышло. Тело не желало слушаться.

— Очнулся наконец? — спросил знакомый голос откуда-то сбоку. — Давно пора, а то уж месяц, почитай, лежишь. Уже собирались тебя хоронить — мол, так и так не выживет — да я не дал. Как знал, что оклемаешься.