Вдруг ветки молодого березняка раздвинулись. Человек возник, словно из-под корней выщелкнулся, и бесцеремонно плюхнулся на правый бок, головой близко ко мне, со словами:

— Как поживаете, разбойнички? — Длинный, светловолосый парень, в белой, с короткими рукавами, рубахе умело подбросил в костер несколько веточек, и они тут же вспыхнули и затрещали.

— Живем...— Я нащупал между колен воткнутый в землю нож, сжал рукоятку. Развязность парня, граничащая с наглостью, настораживала.

Ребят моих обескураживала торчащая из кармана рукоятка нагана, синеватые наколки на оголенной по локоть руке парня. По его виду, бесцеремонному поведению он мог быть и полицаем, и лесным бродягой, и провокатором. Когда парень поворачивал ко мне голову, с беспорядочными возле больших ушей завитками на тонкой шее, я совсем близко видел выпяченный кадык. В случае необходимости можно было полоснуть ножом по выпуклому горлу.

«А если он не один?» — с досадой подумал я, злясь на моих попутчиков, что не догадались встать и проверить, что делается вокруг нашего костра и нет ли поблизости других гостей.

— Значит, ищете партизан? — С лица пришельца все время не сходила иронически-надменная улыбка, тлевшая негаснувшими искорками в прищуре глаз. Он явно показывал свое превосходство и свободно пользовался им.

— Ничего не значит...— ответил я и тут же напал на него встречным резким вопросом: — А собственно, кто вы есть? И почему так себя ведете, приятель?

— Мне так нравится,— и, повернув ко мне голову, неожиданно спросил: — Как у вас с оружием?

— Для тебя в полной готовности...

— Даже так? — засмеялся он, не меняя вольной своей позы.— Для меня, значит, есть?

— А как ты думал? Возникаешь как из-под земли, падаешь на бочок... Так ведь можно и не подняться...

— Это, пожалуй, верно. Извините. Кто из вас был у Солохи? — Парень подтянул под себя длинные ноги и встал на колени. Все напускное мигом слетело с него.

— Как тебя, приятель, зовут? — не отвечая на его вопрос, спросил я.

— Лейтенант Леонид Луконцев... Так кто был у Солохи и назвался портным?

— А мы еще недостаточно близко познакомились...

— Ладно, товарищи, оставьте... Я же извинился... Вот принес вам буханку хлеба, луку и табаку.— Леонид вытащил все это из-за пазухи и положил рядом с костром.

— Я был у Солохи, Никифоров!

— Это вы, значит, командир? — Он достал кисет, взял из него щепоть табаку и подал мне.— Какое у вас звание?

— Старший лейтенант.— Взяв свою долю для цигарки, я протянул кисет Володьке, чувствуя, как дрожат у него пальцы и как не спускают напряженных глаз с пришельца Севка и Катя. Сенька стоял на часах и явно прозевал гостя. Услышав разговор, подошел к нам и присел поодаль.

Облик парня начинал внушать мне доверие. Схлынуло напряжение, и я понял, что это тот самый человек, которого так долго ждал, и готов был выразить ему свое восхищение его грубоватой, но смелой перед нами игрой...

— Вот что, друзья лесные,— Леонид неожиданно поднялся, бросил в костер окурок, утопив в кармане рукоятку нагана, добавил: — Надо поосторожнее с костром и посматривайте за дорогой, а то как бы фрицы не вздумали лес прочистить. В Волкове они сыр варят, а Карабино — полицейское гнездо. Будьте начеку... Ну, хлопцы, до завтра. Старший лейтенант, проводите меня немного.

Опираясь на свой посох, я спустился за ним в лощинку.

— Что, командир, не сразу мне поверили? — спросил он.

— Да, не сразу.

— Я-то знал о вас почти все, потому и немножко вольно себя вел. Две ваши группы переправились через Днепр. И, видимо, зря... Там сейчас делать нечего. Фашисты усиливают гарнизоны. Я бы их отговорил, а вот Солоха не сумела. Меня как раз дома не было.

— А как будет с нами?

— Не беспокойтесь, все устроится как надо. Ждите. Я приду завтра в это же самое время.

Он юркнул в кусты, и я тут же перестал слышать его шаги. Ловкий!

После ухода лейтенанта нам было не до сна. Повалялись, покряхтели и поднялись ни свет ни заря. Я предложил пойти накопать картошки, сварить до рассвета, чтобы хватило на завтрак и осталось на обед.

Наступил один из труднейших дней нашего пребывания на этом месте. Тянулся он бесконечно медленно, со скрипом, как полусонный мужик на ленивых волах. Чтобы подогнать время, каждый старался подольше постоять на посту. Там можно было наблюдать за окрестностью, видеть белых чаек, летающих над Днепром, прислушиваться к малейшим лесным шорохам, к гулу моторов в Волково.

Когда стоишь на посту, то, занятый важным делом, чувствуешь ответственность за жизнь доверившихся тебе товарищей, загоняешь вглубь томление и робость. Только несерьезные люди могут говорить, что ничего не боятся. Мужество — это собранная в кулак воля и осознанная до конца ответственность.

...И вот подполз тихий сумеречный вечер. Ожидание стало еще томительней и напряженней.

Как и вчера, лейтенант Луконцев появился неожиданно и совсем с другой стороны. Поздоровавшись, сказал:

— Пошли, товарищи.

Мы давно уже были наготове, с надетыми на плечи вещевыми мешками.

Длинноногий лейтенант устремился вперед по виляющей между кустами тропке. Вскоре от такой ускоренной ходьбы я взмок — пришлось снять чертову кожу. На первой же остановке сказал:

— Если будете так идти, то через километр я упаду.

— Простите, я забыл про ваши недуги. Пойдем помедленнее, но учтите — придется идти долго, всю ночь. Сможете?

— Смогу, если и вы учтете, что у меня открытая рана на ноге и обувь богатырского размера...

— Учтем, учтем. Нам надо поспешать... Фашисты из Волково и полицаи в Карабине засекли ваши дымы и хождения на Днепр, собираются обстрелять лес и прочистить его. Мы ушли вовремя. Сделаем так. Сейчас надо побыстрее оторваться километров на пять. Я вас оставлю в безопасном месте, а сам отлучусь. Вы уж потерпите, товарищ старший лейтенант.

— Потерплю. Пошли.

Хоть и трудно было идти, но я не отставал, да и они не шибко вырывались вперед, поджидали и давали передышку. Опираясь на палку, я старался забыть о боли, укрощая частый стук сердца, думал лишь о том, что сбывается наконец моя долгожданная мечта: лейтенант Леонид Луконцев ведет нас к партизанам.