И я нашел кое-что — у меня была Библия. Хорошо иметь такие вещи под рукой, верно? В книге Бытия мне попался отрывок: «И оба они, мужчина и его жена, были наги и не стыдились» — или что-то в этом роде, и я решил, что это подойдет. Правда, Джон и Йоко не были женаты. Ну и что? Ведь это жизнь… «Вот что написано в Библии. Ну, что вы теперь скажете?»

Джон: «Это было полнейшее безумие! Люди так переполошились только оттого, что увидели двух человек голыми (80). Я и не думал, что поднимется такой шум. По-моему, все сочли нас парой уродов» (69).

Нил Аспиналл: «В то время публика недолюбливала Йоко — не знаю почему, но так мне казалось. Наверное, из-за статей в прессе, а может, из-за ее авангардных выставок. Публика просто не понимала ее, а я уже убедился, что люди предвзято относятся к тому, чего не понимают».

Пол: «Сам альбом «Два девственника» показался мне неинтересным, музыка не произвела на меня впечатления, может, потому, что я сам записывал немало таких треков. Думаю, эти идеи пришли в голову Джону, когда у меня появились два магнитофона Бреннела. Я записывал что-то на один, потом воспроизводил звуки с него и записывал их на другой, добавляя новые. Так повторялось множество раз, пока не получались чудовищные звуки, которыми я развлекал друзей по вечерам. Это была музыка звуков, которые нас окружают.

У меня были неплохие пленочные кольца и потрясающие классические вещицы. Для ребят я сделал запись песни «Unforgettable» («Незабываемый») Ната Кинга Коула, что-то вроде маленькой радиопередачи. Я отнес ее на какую-то фирму и сделал большой ацетатный диск и разослал его ребятам: «Вот любопытная музыка на тот случай, если захотите развлечься».

Джон спросил меня, как я это сделал, и я показал ему, как подключать магнитофоны. В доме Джона в Уэйбридже было два таких аппарата, с точно такими же настройками, и я показал, как пользоваться ими. Если отключить наложение, можно сделать многодорожечную запись и гонять ее бесконечно туда и сюда. Можно сделать потрясающие записи, пользуясь сравнительно малым количество треков (конечно, если вам не нужен качественный звук, потому что с каждым разом его качество снижается)».

Джордж: «Вряд ли я прослушал всю пластинку «Два девственника» — я слушал только отрывки. Такие вещи меня не слишком привлекали. Это было развлечение Джона и Йоко, их кислотное путешествие. Они увлеклись друг другом, причем настолько, что считали, что любые их слова или поступки имеют значение для всего мира, поэтому начали делать записи и снимать фильмы. (К тому времени мне осточертели и «Битлз», и все, что было с ними связано. Я занимался совсем другими вещами — индийской музыкой.)

Этот альбом был записан на студии «Эппл», но ее пластинки распространяла «EMI», а они отказались от этого альбома, поэтому им занялась компания «Тетраграмматон» в США».

Джон: «Из-за «Двух девственников» поднялась настоящая шумиха. Она продолжалась девять месяцев. Джозеф Локвуд был славным малым, но он сидел за большим столом в «EMI» и принимал решения. Когда мы объяснили ему, что значит эта обложка и почему мы это сделали, он пообещал сделать все от него зависящее, чтобы помочь нам. И попросил меня подписать оригинальную версию обложки. А потом, когда мы попытались выпустить ее, он лично писал всем: «Не публикуйте это. Не выпускайте это». Поэтому мы нигде не могли напечатать обложку (80).

Первой записью, выпущенной «Эппл», должны были стать «Два девственника», но на это никто не отважился. Они тянули время, придумывали отговорки. Во многом я был еще наивен и не понимал, что меня исключили из «семейного круга». Я думал, что кто-нибудь что-нибудь скажет в мою защиту. Но я сам все уже сказал, мое заявление было удачным, как хорошая песня, даже лучше — снимки говорят лучше всяких слов. Да, это было красивое заявление» (74).

Ринго: «Обыск у Джона в связи с наркотиками напомнил нам о том, что полицейские только и ждут удобного случая. И, боюсь, в те дни такой случай мог представиться на любой вечеринке…»

Джон: «Меня обвинили в хранении наркотиков. Они были не в моей одежде, а в моем доме. Это означало, что я, возможно, торгую ими. Представьте себе Джона Леннона, зарабатывающего на жизнь торговлей наркотиками!

В конце шестидесятых был один коп (занимавший не очень высокий пост в лондонском отделе по борьбе с наркотиками, который тогда только появился, — в нем было всего две собаки). Он повсюду рыскал и задерживал поп-звезд, всех подряд, — этим он и прославился. У некоторых из них дома были обнаружены наркотики, но не у всех» (75).

Джордж: «Джона и Йоко обвинили в хранении конопли в октябре, когда они жили в квартире, снятой у Ринго. Ее когда-то снимал и Джими Хендрикс, у этой квартиры была своя история. Их заподозрил полицейский, сержант Пилчер, который, по словам Дерека, возомнил себя почти что Оливером Кромвелем. Он был уверен, что оказывает услугу обществу.

Наверное, в отделе по борьбе с наркотиками был список подозрительных лиц. Теперь это очевидно, поскольку они совершали обыски в квартирах людей из этого списка. Сначала это случилось с Донованом, потому что это было проще всего сделать. Привлечь их внимание было нетрудно, и после Донована они заинтересовались «Роллинг Стоунз», а уж потом решили добраться и до «Битлз».

Джон: «Мы лежали в постели, чувствуя себя совершенно чистыми и трезвыми, потому что еще три недели назад мы узнали, что к нам явится полиция. И мы поступили бы глупо, если бы продолжали хранить наркотики дома. Внезапно в дверь позвонила женщина и сказала: «Вам сообщение». Мы спросили: «Кто вы? Вы же не почтальон». Она сказала: «Нет, это личное», — и вдруг стала толкать дверь. Йоко решила, что это журналистка или поклонница, и мы бросились прятаться. Мы были полураздеты, в одних рубашках, снизу все было открыто.

Мы заперли дверь, я твердил: «В чем дело? Что вам нужно?» Я думал, это мафия или еще что-нибудь. Но тут в окно спальни заколотили, и верзила полицейский потребовал: «Впустите меня!» Я сказал: «Разве полиция имеет право врываться в дом через окно?» Я был перепуган и предложил: «Подойдите к двери. Мы только оденемся». Но он отказался: «Нет, откройте окно, я влезу в него».

Полицейские окружили весь дом. Йоко придерживала оконную раму, пока я одевался, наполовину высунувшись из ванной, чтобы они видели, что я не пытаюсь скрыться. Потом они снова заколотили в дверь. Я спорил с полицейским и повторял: «Если вы войдете сюда через окно, это для вас даром не пройдет». А он повторял: «Откройте окно, иначе вам будет хуже». Я попросил его предъявить ордер. Еще один тип влез на крышу, мне показали бумагу, и я сделал вид, будто читаю ее, чтобы решить, как быть дальше. Я попросил позвонить адвокату, но вместо этого Йоко стала звонить в наш офис. А я крикнул: «Нет, не в офис — адвокату».

В дверь заколотили так, что я бросился открывать ее, повторяя: «Ладно, ладно, меня вы все равно не арестуете», вспомнив, что я не был под кайфом. А полицейский заявил: «Мы обвиним вас в сопротивлении полиции!» И я ответил: «Ладно», потому что чувствовал себя уверенно: ведь я не принимал наркотики.

Все они вошли в дом, вся толпа и какая-то женщина. Я спросил: «Что здесь происходит? Я могу позвонить в офис? Через два часа у меня интервью, могу я предупредить, что не приеду?» Мне ответили: «Нет, вы никуда не позвоните… Можно воспользоваться вашим телефоном?» А потом прибыл наш адвокат.

Полицейские привели собак. Сначала их долго не могли найти, звонили куда-то и говорили: «Привет, Чарли, а где собаки? Мы торчим здесь уже полчаса». Наконец собак привели.

В эту квартиру я перевез все свое барахло из дома, где я жил, но так его и не разобрал. Оно простояло там несколько дней. Я просил привезти мне фото— и киноаппараты, одежду, а мой водитель зачем-то привез бинокль (который в маленькой квартире мне был ни к чему). Внутри футляра от бинокля и нашли гашиш, завалявшийся там с прошлого года. А в каком-то конверте — еще немного гашиша. Вот как вышло» (68).