Я повидал самых разных людей, многие из них пели. Это была мешанина самых невероятных вещей и событий. И среди всего этого махараджа пробирался сквозь толпу, сидя на спине слона, поднимавшего клубы пыли. Все это ошеломляло».

Пол: «Если ты наделен талантом сочинять музыку, можно попробовать себя в разных формах этого искусства. Я всегда восхищался людьми, для которых музыка — ремесло, великими сочинителями песен прошлого, такими. как Роджерс и Хаммерстайн или Коул Портер. Я поражался их умению писать мюзиклы и музыку к фильмам.

Музыка к фильмам очень интересовала меня, а Джордж Мартин умел записывать ее и делал прекрасные оркестровки, поэтому я решил, что нам с Мартином по плечу предложение братьев Боултинг написать музыку к фильму «The Family Way».

Я посмотрел фильм и решил, что он классный. И я до сих пор так считаю. Он мощный и эмоциональный, немного сентиментальный, но для своего времени просто отличный, и мне хотелось, чтобы в нем звучала музыка для духового оркестра, потому что в «Битлз» мы обращались к самой разной музыке, но именно в духовом оркестре есть та «северность» звучания а-ля Ховис, которая была мне нужна, ведь действие фильма разворачивается на севере Англии. Мой отец играл на трубе, а его дед — в духовом оркестре, вот откуда у меня такие пристрастия, я до сих пор очень люблю эту музыку. Для фильма я написал нечто достаточно типичное для духовых оркестров. И в этой музыке есть как раз то, чего я хотел добиться. Работал я с увлечением.

За музыку к этому фильму мы получили премию имени Айвора Новелло в номинации «Лучшая песня года из кинофильма» за песню «Love In The Open Air» («Любовь под открытым небом»). Слова к ней чуть было не написал Джонни Мерсер — тогда я не знал, кто он такой. Позднее я сообразил: «Боже! Это же тот самый Джонни Мерсер! Величайший поэт-песенник планеты!» Мне следовало понять это сразу. Ну что поделаешь, зато сочинять музыку было здорово».

Джон: «Группа художников пригласила Йоко в Лондон, на симпозиум «Разрушение искусства». Они проводили в Лондоне какую-то крупную акцию. Выставка Йоко проходила в галерее «Индика», ее устроил Джон Данбар, бывший муж Марианны Фейсфул. Я часто бывал там на выставках таких людей, как Такие, который сооружал какие-то мигающие фонари, а потом продавал их за бешеные деньги. Теперь я не хожу на подобные мероприятия. Но мне прислали буклет или позвонили — не помню точно — и сообщили о выставке какой-то японки из Нью-Йорка, которая собирается устроить хеппенинг в мешке или свидание в мешке. Я подумал: «Хм…» (имея в виду секс). И отправился туда (80).

Я зарос щетиной и выглядел оборванцем. До этого я не спал три ночи. В те дни я часто употреблял наркотики. И в тот раз тоже был под кайфом (69).

Я вошел, в галерее никого не было. Потом выяснилось, что выставка откроется только завтра. Галерея еще была закрыта, но Джон Данбар был вне себя: миллионер приехал что-то купить! Он носился туда-сюда, как сумасшедший. Я огляделся. В пластиковой коробке лежала пара гвоздей. Я обернулся и увидел на подставке яблоко с подписью: «Яблоко». Я подумал: «Забавная шутка, нечего сказать. Видимо, это такой юмор». Я спросил: «А сколько стоит это яблоко?» — «Двести фунтов». — «Вот как? Понятно… А гнутые гвозди?» (80)

Я не совсем понимал, к чему все это. Одно я понял сразу: это чистой воды жульничество. Йоко называла себя концептуальной художницей,[8] но, если отбросить из первого слова «cept», получится «con artist», то есть буквально «профессиональный жулик». Я как-то сразу определил это для себя, и мне стало гораздо интереснее смотреть на все это (72). Так я бродил по галерее и развлекался, потом спустился вниз и застал там двух неряшливых людей в джинсах. «Должно быть, это хипари», — подумал я. Но выяснилось, что они просто ассистенты, которые помогали Йоко устраивать выставку. Я смотрел на них и думал: «Вот я знаменит, богат, я звезда, зато этим двоим наверняка известно, что означают все эти яблоки и гвозди». Я воспринял все с юмором, и правильно сделал, но, с другой стороны, все-таки моя реакция не отличалась от реакции многих, кто злился на нее и говорил, что у нее вообще нет чувства юмора. Нет, она, конечно, ужасно забавна.

Потом Данбар привел саму Йоко. Еще бы — пришел миллионер! А я ждал мешка. Я думал: «Какой там мешок и что это за человек из мешка?» И думал о том: хватило бы у меня смелости нырнуть к кому-нибудь в мешок? Откуда мне знать, кто там окажется?

Данбар познакомил меня с Йоко, ну а поскольку хеппенинг должен быть хеппенингом, я спросил: «И что нужно делать?» Она протянула мне карточку. На ней было одно слово: «дыши». Я спросил: «Ты имеешь в виду дыхание?» Она ответила: «Вот именно. Ты все уже понял». И я подумал: «И вправду понял!» Но меня подмывало все-таки что-нибудь сделать. Я дышал, но хотел занять свои мысли не только дыханием, но и интеллектуальным отношением к нему. Я видел гвозди, понял юмор — может, и не до конца, но это мне понравилось. Я подумал: «Черт, это и я могу. Разве я не могу поместить яблоко на подставку?» Правда, мне хотелось чего-то большего.

А потом я увидел стремянку, по которой, видимо, нужно было забраться под самый потолок, где висела подзорная труба. Это меня заинтриговало. Я поднялся по стремянке, взял подзорную трубу и увидел, что на потолке что-то мелко-мелко написано. Чтобы прочитать, надо было забраться на самую верхнюю ступеньку, при этом я рисковал каждую секунду свалиться. И все это для того, чтобы посмотреть в трубу и увидеть слово «да».

Все так называемое авангардное искусство в то время было интересным, но в нем крылся разрушительный заряд. Зрителю предлагали разбить пианино молотком и разнести на куски скульптуру — все это было скучновато. Ко всему этому хорошо подходила приставка «анти» — антиискусство, антиистеблишмент. Но это «да» удержало меня в галерее, набитой яблоками и гвоздями, помешало уйти со словами: «Нет уж, спасибо, покупать это барахло не собираюсь».

А затем я подошел к экспонату под названием «Забей гвоздь». Я спросил: «А можно мне забить гвоздь?» Но Йоко ответила, что выставка открывается только на следующий день. Тогда владелец «Индики» Данбар попросил: «Может, ты разрешишь ему забить этот гвоздь?» — как бы подразумевая: «Он же миллионер! Может, он его купит». Но Йоко больше хотелось, чтобы все выглядело чисто и аккуратно к открытию. Вот почему все эти вещи не приносили ей дохода — она слишком рьяно оберегала их. Однако, посовещавшись с Данбаром, она наконец сказала: «Ладно, можешь забить гвоздь за пять шиллингов». А я пошутил: «Хорошо, я дам тебе пять воображаемых шиллингов и понарошку забью этот гвоздь». Тогда мы и познакомились по-настоящему. Мы посмотрели друг другу в глаза, она все поняла, и я тоже все понял, — так это и случилось.

Нам понадобилось много времени. Мы оба слишком робели. В следующий раз мы встретились на открытии выставки Клеса Олденбурга, где было много мягких предметов — чизбургеров из резины и тому подобного хлама. Мы опять встретились и посмотрели друг другу в глаза. Но прошло, наверное, полгода или даже два года, прежде чем мы поняли, что это значит.

Остальное, как обычно пишут те, кто берет у нас интервью, уже история» (80).

Пол: «Я попал в аварию, свалился с мопеда в Уирреле, близ Ливерпуля. В Лондоне жил мой очень близкий друг Тара Браун, наследник «Гиннесса», славный ирландец, очень чувтвительный. Время от времени мы виделись — общаться с ним было приятно. Однажды он навестил меня в Ливерпулe, когда я гостил у отца и брата. Я взял напрокат два мопеда, и нас осенила блестящая мысль — съездить к моей двоююдной сестре Бетт.

Мы отправились туда на мопедах, я показывал Таре город. Он ехал за мной. Путь наш освещала только луна, она казалась просто огромной. Я сказал ему что-то про луну. Повернувшись назад, он ответил: «Да». И вдруг я понял, что мой мопед сильно накренился и что выправлять крен уже слишком поздно. Я все еще смотрел на луну, потом перевел взгляд на землю, и, похоже, мне понадобились минуты, чтобы осознать: «Какой ужас! Сейчас я рухну лицом на тротуар!» И вот удар!