Я снова вернусь к тому необычному человеку, о котором рассказано в одной из новелл выше. Хотя он и был лицом весьма примечательным, невежды считали его чудаком, а среди людей понимающих он слыл человеком заурядным, но весьма разумным и лукавым, каким он и оказался на самом деле, что особенно явствует из этой небольшой новеллы.

Это был мессер Валоре, кавалер де Буондельмонти, флорентиец.[497] Прослышал он, что Пьеро ди Филиппо дельи Альбицци из Флоренции,[498] мудрый и уважаемый гражданин, наиболее выдающийся из всех когда-либо бывших в его городе, пригласил к себе на большой пир много граждан и людей из других мест. Услышав об этом, мессер Валоре, хотя его и не пригласили, отправился утром, в обеденный час, на названный пир, подобно другим, и взял в руку большой гвоздь с ладонь. Когда он в толпе приглашенных входил в дом Пьеро, то тот, увидев его, пошел ему навстречу, взял его за руку и сказал: «Ох, как ты хорошо сделал, что пришел; ты оказал мне честь своим появлением на моем пиру».

Мессер Валоре, одетый в кафтан (так как он не носил плаща с большим капюшоном), держа в руке гвоздь, который видели все приглашенные, ответил: «Пьеро, я явился попировать с тобой и этими благородными людьми и напомнить тебе о некоторых словах, которые я скажу тебе, какими бы они тебе ни показались, полагая, что они могут быть тебе полезными». И он положил гвоздь на камин, так что каждый его видел. «Ты, наверное, читал в римских хрониках, что, когда какой-нибудь консул возвращался на триумфальной колеснице после большой победы, то, чтобы он не возгордился, рядом с ним ставили двух негодяев, которые говорили ему грубости, плевали иногда в лицо и проделывали другие весьма постыдные вещи. Представь себе, дорогой Пьеро, что я один из этих негодяев, а ты находишься на триумфальной колеснице. Ведь, если вникнуть хорошенько в дело, ты – самый значительный из когда-либо бывших в этом городе граждан, и у нас, и за пределами города ты слывешь мудрейшим из всех когда-либо владевших этой землей: ты был в Апулии и во многих других местах света, и повсюду тебя считали самым мудрым из всех. Поэтому я вижу, что ты стоишь настолько высоко, что подниматься выше тебе не приходится; я отлично вижу, что ты на вершине колеса и что, если ты двинешься еще вперед, то только спустишься, либо упадешь головой вниз. По этой причине я принес с собой этот гвоздь, который ты видишь там на камине, чтобы ты мог вколотить его в колесо; если ты этого не сделаешь, то, так как оно вращается, тебе придется начать спускаться, и ты, пожалуй, очутишься совсем внизу».

Пьеро, хорошо разбиравшийся во всякой тарабарщине, отвечал на это: «Мессер Валоре, я полагал, что ты явился на пир вместе с этими доблестными людьми отведать тех яств, которые я им предлагаю, но ты явился сюда и предложил мне свои яства; поэтому я могу сказать, что обедаю нынче утром у тебя. Но ты угостил меня, во всяком случае, плодами лучшими, нежели плоды брата Альбериго.[499] Хотя в той точке, в которой я, по-твоему, нахожусь, я достиг только половины пути, мне кажется, однако, что, если бы можно было вколотить гвоздь в колесо, то фунт железа стоил бы золота, потому что оказалось бы столько желающих вколотить его, что для этого понадобилось бы все наличное железо. И, кроме того, если бы и можно было вколотить гвоздь, то это значило бы поступить несправедливо по отношению к тем, кто находится внизу, на середине и сбоку колеса и кто хочет, чтобы оно повернулось, дабы улучшить свое положение».

Тогда мессер Валоре сказал: «По тому, что ты возразил на мои глупости, те, кто пируют здесь с тобой, могут поставить тебя много выше того, что поставил я. И все же я еще более доволен тем, что пришел к тебе, так как в том, что ты сказал, ты раскрыл себя перед всеми ними с еще большей убедительностью».

Рассуждая таким образом, они высказали друг другу много мудрых мыслей, а затем сели за стол. После пира, когда мессер Валоре откланивался, Пьеро сказал ему: «Возьми свой гвоздь, я не мог бы вколотить его гуда, где ты указываешь; ведь Цезарь, Александр и многие другие не могли сделать этого, не то что я, маленький человек. И если бы я мог сделать это, я бы не сделал, чтобы свет не погиб».

Мессер Валоре взял гвоздь и сказал: «Et tu es Petrus, – et super hanc petram[500] укреплена мудрость. Бог с тобой».

Так закончили они и пир, и свои рассуждения.

О, сколько вещей вернее этого колеса, быстрое движение которого никогда не прекращается, и сколько царей, сколько синьоров и сколько всяких народов и коммун испытали это! Чем больше это видят, тем меньше этому верят. Кто поднялся на высоту, не думает никогда о спуске; и чем выше подъем, тем опаснее падение. Я не хочу тратить время на то, чтобы ссылаться на судьбу синьоров старых времен. Вспомним, однако, песенку, в которой сложивший ее привел много таких примеров; песенка эта начинается словами:

Я не стану говорить о том, как очутились на вершине колеса Троя, Приам, как стали великими Фивы и как вознесся Карфаген со своим Ганнибалом и родом Барка и другие; я умолчу о Риме, ставшем господином всего мира, а нынче – всего того, чем он владеет; каковы были его граждане и каковы они теперь. Все обернулось вниз и погрузилось в грязь.

Зачем мне искать древних примеров, которые, можно сказать, быть может, были и такими? Поговорим о тех, которые мы видели вчера: с какой быстротой подняло колесо на вершину Карла III, ставшего королем Апулии и Венгрии,[502] и насколько внезапно подняло оно его вверх, настолько же внезапно, и даже больше, сбросило его вниз. До какого высокого положения вознесло оно мессера Бернабо,[503] синьора Милана, и как низвергло оно его гуда, где он немедленно был уничтожен. Как возвысились синьоры делла Скала?[504] Гамбакорти, синьоры Пизы во времена императора Карла,[505] потерпели затем поражение, и кто стал потом синьором после них? К власти вернулись мессер Пьетро Гамбакорти и его присные; а в конце концов, они умерли или были изгнаны.[506] Разве это не качание на качелях? Разве это не убеждает в том, что колесо постоянно вращается? Сколько людей испытало это на себе, и притом всякого состояния и всякого положения! Всей этой книги не хватило бы, чтобы рассказать о них. А многие и не помышляют об этом, лишь бы иметь богатство, положение или власть. Они не понимают, что только одно верно – что богатство идет к своему концу, то есть к бедности; что положения своего человек лишается, так как или умирает или подчиняется другому, который, заняв его место, ввергает его в нищету; что власть синьора кончается рабством. Поэтому, жалкие смертные, если кто посмотрит на дело прямо, тот увидит, что блажен тот, кто не подчинен богатству, кто не скорбит никогда о его потере; ибо, как говорит Данте, нет на свете большей скорби, чем эта.[507] Блажен тот, кто не боится потерять виднее положение, и равным образом тот, кто не обладает властью; и тот, кто живет в подозрении и страхе, и тот, кто их не знает.