– С тех пор вы ее больше не видели?

– Нет. Я уверен, она боялась, что мой отец ее убьет.

– Какие у вас сейчас отношения с отцом?

– Он умер. От сердечного приступа, четыре года назад.

По отцовской линии в Огайо у Ника осталось несколько родственников, но он с ними никаких отношений не поддерживал. Он был страшно одинок, я ему сочувствовала, потому что из-за своего недоверия к людям он не мог ни с кем сблизиться.

– Я не понимаю, какой во всем этом прок, – сказал он. – Теперь вы знаете о моем детстве. И что из этого?

Я успокаивала себя. Он будет ходить сюда и сопротивляться мне, а я должна понять, что скрывается за его поведением, и соответствующим образом реагировать.

– Может быть, вы хотите освободиться от прошлого, потому что с ним связаны болезненные воспоминания?

Он слегка поднял голову.

– Возможно. Сколько вам лет? Двадцать восемь? Тридцать?

Пациенты всегда озабочены, и не без основания, чем, насколько компетентен их психотерапевт. Я решила, что Ник именно поэтому поинтересовался моим возрастом. Следовало это обсудить открыто.

– Я с удовольствием назову вам свой возраст, но сначала давайте выясним, для чего это вам, – ответила я.

– По радио вы говорите много, но мне хотелось бы знать, имеете ли вы практический опыт.

Он достал из портфеля бутылку антацида и сделал большой глоток.

– Вы, возможно, боитесь, что я не смогу вам помочь?

– Вы выглядите… Почему бы вам не рассказать о себе? Какой вы специалист?

Он убрал бутылку в портфель.

– Думаю, что вы уже навели обо мне справки. Он опять одарил меня широкой улыбкой:

– Родилась и выросла в Бендоне, штат Орегон, закончила Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, проходила практику как психиатр в Южно-Калифорнийском институте, потом читала лекции, имеет две книги, написанные в соавторстве, и несколько статей, опубликованных в журналах.

Он основательно навел обо мне справки.

– Вы начали что-то говорить о том, как я выгляжу.

Он помедлил.

– У вас великолепные ноги и красивое лицо, но надо, чтобы вас хорошенько трахнули. Простите мне мою смелость.

Я привыкла к тому, что пациенты бывают иногда грубыми или повышают на меня голос, но от этого замечания веяло враждебностью, к которой я не привыкла.

– Возможно, как раз вам этого и не хватает, и вы просто хотите, чтобы мы были в равном положении.

Лицо его перестало быть таким вызывающим.

– Ненавижу демонстрировать свое грязное белье. Особенно перед женщиной.

– А чем женщины так плохи?

– Как только ситуацией овладеет женщина, ты конченый человек.

– Итак, вы или я? Меня нужно трахнуть, или вы конченый человек?

Он засмеялся, потом сразу стал серьезным. Он стиснул зубы, и мускулы его лица напряглись.

– На самом-то деле, сейчас мужчине я доверял бы еще меньше.

– По-видимому, женщина для вас существо более низкое, чем мужчина. Поэтому, если ваш секрет знает женщина, то это не имеет значения, потому что она всего лишь женщина.

Он приподнял брови и посмотрел на меня.

– Вы очень проницательны, не так ли? Я мягко улыбнулась.

– Запомнили ли вы какие-нибудь сны с прошлой недели?

– Два. Я их записал.

Из кармана брюк он достал аккуратно сложенный лист бумаги.

– Я – в танке на какой-то улице на Среднем Востоке. Мне жарко, я обливаюсь потом, кажется, даже задыхаюсь. Потом какие-то американцы и американки кричат мне, чтобы я их впустил, что они мне помогут, но я боюсь, нет ли тут подвоха. Они барабанят по люку, и в страхе я просыпаюсь.

На некоторое время он оторвал глаза от бумаги, а потом продолжил:

– В следующем сне я нахожусь в парке, выходящем на залив Санта-Моники. Какой-то мужчина в костюме-тройке подходит ко мне и предлагает еду из бумажного пакета. Я голоден, но не знаю, стоит ли мне прикасаться к пакету. Я смотрю вниз и вижу, что на мужчине розовые туфли на высоком каблуке. Вот и все.

– И что приходит вам на ум?

Он озадаченно посмотрел на меня.

– Расскажите мне, на какие мысли наводят вас эти образы? Что вы вспоминаете, о ком думаете? Что угодно.

Он покачал головой, но, помолчав, начал говорить:

– Люди всегда находятся друг с другом в состоянии войны. Мне очень нравятся танки: они хорошо защищают, и в них можно двигаться. Мне часто снится, что я нахожусь в ограниченном пространстве, мне жарко, и я испуган.

– А какие у вас ассоциации по поводу того, что предлагаемая помощь может оказаться ловушкой?

– Люди всегда лгут, чтобы добиться своего. Иногда самые хитрые ловушки изобретают женщины.

– А какие мысли по поводу второго сна?

– Единственное, что приходит в голову, это старая телевизионная реклама фирмы «СР Клоузиерз». Показывают какого-то оборванного, грязного парня в одежде для тенниса, потом исполняют песню «Что приносит с собой день», а затем появляется тот же самый парень, но в великолепном костюме-тройке, холеный и чистый.

Я помнила, что розовые туфли на высоком каблуке были на мне на прошлой неделе, и это осталось в его сознании.

Я сказала:

– Первый сон предполагает, что вы воспринимаете жизнь как войну. Чтобы выжить, вы ищете защиту в своего рода психологическом танке, который вы сами вокруг себя соорудили. Сейчас вы испуганы, одиноки и задыхаетесь в этой броне, но все-таки вы ощущаете, что она вам необходима. И женщинам вовсе нельзя доверять больше, чем мужчинам; может быть, они даже опаснее мужчин. Второй сон может быть связан с необходимостью решить, начинать ли курс психотерапии. Думаю, что мужчина в парке, держащий пакет с едой, – это я.

– Но ведь это был мужчина.

– Мужчина-обман, мужчина, который на самом деле – переодетая женщина или, наоборот, мужчина, переодетый в женскую одежду. Он-она предлагает вам еду, как и я предлагаю вам что-то, только в другом месте и в другое время. Возможно, вы предполагаете, что этого недостаточно, поэтому и приносите с собой ко мне свою еду, как на прошлой неделе. А костюм-тройка и песня «Что приносит с собой день» могут выражать вашу надежду на психотерапию – в тот день, когда вы встретили меня, жизнь ваша могла перемениться, а если так, то это и «приносит с собой день».