Быстрым движением Лагардер выхватил кинжал вместе с клочком белой бумаги, так что женщины не успели ничего заметить.
Записка содержала в себе нечто вроде вызова. Утомленный долгой борьбой и желая покончить с недостойной игрой в прятки, Гонзага назначал своему врагу встречу на следующий день, на этом самом месте и тот же час.
Граф собирался уже скомкать и отшвырнуть в сторону это послание, как вдруг на лице его появилось выражение неукротимой решимости, и он, надрезав руку кинжалом Гонзага, начертал поверх строк, полных высокомерной угрозы, три слова: «Я буду здесь!»
Затем он пригвоздил записку к стволу ближайшего дерева.
IV
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ И ПРАЗДНИЧНОЕ УТРО
В этот самый день юный король Людовик XV отдал приказ губернатору Бастилии освободить некоторых заключенных, чьи провинности казались не столь серьезными.
Список был составлен Филиппом Орлеанским; то ли по рассеянности его королевского высочества, то ли ввиду полного ничтожества Ориоля, толстый откупщик попал в число помилованных. Выйдя за ворота страшной крепости, где он уже готовился окончить свои дни, несчастный едва не сошел с ума от радости. Каким счастьем было увидеть яркое солнце после мрака подземелья, услышать городской шум после безмолвия каземата! Но вскоре на смену этому чувству пришло другое, очень похожее на гордость. С тех пор как герцог де Ришелье побывал в Бастилии, золотая молодежь считала за честь провести хотя бы несколько дней в главной тюрьме королевства. Это стало модным и служило как бы подтверждением благородного происхождения. Поэтому Ориоль не на шутку возгордился своим заточением, хотя в камере денно и нощно проклинал регента, принца Гонзага, Пейроля, Лагардера, да и вообще всех, кто приходил на ум, ибо они наслаждались свободой, тогда как он был посажен под замок.
Для одной лишь Нивель сделал он исключение, а потому, едва обретя помилование, решил немедленно отправиться к ней. О бывшем своем покровителе и господине он не желал и думать. С Гонзага было покончено навсегда: ведь освобождение означало одновременно и отмену изгнания. Теперь он был избавлен от всех цепей и вознамерился служить одному только крылатому богу любви. Возможно, ему удалось бы осуществить свои намерения, если бы по дороге в Оперу он не столкнулся с господином де Пейролем.
Это была крайне неприятная встреча. Пытаясь ускользнуть от фактотума, Ориоль, невзирая на свою неповоротливость, проявил изрядную прыть. К несчастью, Пейроля сопровождал зоркий барон фон Бац. Узнав своего собрата по паломничеству, немец в два прыжка догнал толстяка и схватил за плечи своими мощными руками.
– Черт возьми! – заорал он во всю глотку. – Даже в Бастилии не похудел…все такой же жирный! А у нас есть для тебя работа! Идем с нами!
– Лишняя шпага никогда не помешает, – добавил Пейроль, чье костлявое лицо искривилось в подобии улыбки. – Мы рады вам, дражайший Ориоль. Принц также будет доволен…
Нельзя сказать, чтобы Ориоль был готов ответить взаимностью на эти чувства. Призвав на помощь все свое мужество, он попытался избавиться от непрошеных друзей, ссылаясь на крайнюю занятость.
– Мне нужно всего сорок восемь часов, чтобы привести в порядок дела, – решительно объявил он. – А затем я ваш… и сам дьявол не помешает мне присоединиться к вам!
Никогда за всю свою жизнь не унижался так маленький толстяк в надежде обрести полную свободу. Увы! Все его мольбы были тщетны.
– Через сорок восемь часов, – заявил Пейроль, – вы нам будете не нужны… Желаете привести в порядок свои дела? Рассказывайте эти сказки другим! Вы можете, разумеется, поступать, как вам угодно, только не забудьте слова монсеньора: «Кто не со мной, тот против меня!»
В сущности, интенданту было плевать на Ориоля, но ему не хотелось, чтобы кто-нибудь из сообщников оказался в лучшем положении, чем он сам.
Запугать откупщика было нетрудно. А тут еще вмешался барон фон Бац, который никак не мог понять всех этих тонкостей. Если для общего блага Ориоль должен был вернуться к своим, зачем нужно было разводить церемонии? Немец признавал только один довод – силу, а потому, ухватив толстяка за руку, он встряхнул его и повлек за собой со словами:
– Довольно болтать! Иди, куда сказано!
И откупщик поплелся за своими сообщниками, предаваясь горьким размышлениям, о которых не смел поведать вслух. В самом деле, стоило выходить из Бастилии, чтобы тут же превратиться в пленника принца Гонзага? Вдобавок ко всему прочему, в тюрьме можно было не опасаться получить удар шпаги в лоб!
Прошло около двух часов после событий на кладбище Сен-Маглуар; как может видеть читатель, Пейроль уже успел вполне оправиться от пережитого ужаса и вновь стал самим собой, иными словами – хитрым и злобным негодяем. Но куда же направлялся он в сопровождении немца, которого не слишком-то жаловал, но выбрал теперь за силу и, возможно, за тупость? Фактотум отличался редкой предусмотрительностью, и барон фон Бац понадобился ему в качестве своего рода вьючного мула.
Обоим предстояло выполнить поручение, крайне важное для принца. Когда Гонзага бежал в Испанию после разоблачения на семейном суде, он прихватил с собой весьма значительную сумму денег. Однако всему на свете приходит конец: золото, служившее для подкупа сообщников и наемных убийц, наконец иссякло.
Филипп Мантуанский оказался почти что без гроша в кармане. Между тем, если завтра дуэль с Лагардером закончится благополучно – а он не терял на это надежды, – понадобятся значительные средства, чтобы обеспечить пути к отступлению. Было ясно, что Францию придется покинуть навсегда, и принц не собирался бежать за границу с пустыми руками. В конце концов, без денег и само бегство могло оказаться слишком рискованной затеей.
Брать в долг он не хотел. Это было просто оскорбительно для одного из богатейших людей королевства, каким по-прежнему являлся Гонзага. Весь вопрос состоял в том, как добраться до золота и драгоценностей. Ибо на следующий же день после похищения Авроры ее мать оставила ненавистный Мантуанский дворец; по распоряжению регента имущество убийцы и изгнанника, в том числе и Золотой дом на улице Кенкампуа, было подвергнуто аресту. Возле дворца круглосуточно дежурили часовые, не подпускавшие к нему никого – даже тех, кто хотел плюнуть на фасад или погрозить дому кулаком. Слишком многих людей Золотой дом довел до разорения.
Разумеется, Гонзага был последним, кого могли бы туда пропустить, поэтому он составил вместе с Пейролем дерзкий план нападения на свой собственный дворец.
Одаривая в былые времена своих сообщников сомнительными акциями господина Лоу, Филипп Мантуанский хранил свое достояние в полновесных луидорах. Оно было спрятано в тайнике, и принц полагал, что один владеет его секретом. Однако Пейроль умел ловить на лету самые малозначащие намеки и давно догадался, где хранится богатство Гонзага. Ибо у верного фактотума был еще один повелитель, пред которым он склонялся куда ниже, чем перед хозяином, чью волю свято исполнял, – этим властелином было золото! Пейроль часто задумывался о том, что произойдет после дуэли. Конечно, Филипп Мантуанский мог одержать победу и убить Лагардера – в этом случае он по праву завладел бы накопленным богатством. Но были все основания полагать, что шпага графа не даст промаха и на этот раз… И если Гонзага погибнет, деньги достанутся ему, Пейролю, ибо кроме него никто не знает этой тайны.
Завершив, таким образом, свои рассуждения, фактотум составил собственный план. Он горячо одобрил намерение принца проникнуть во дворец, но про себя решил любыми средствами помешать этому. Пусть золото подождет! С исходом дуэли станет ясно, кто его хозяин.
Вполне полагаясь на ловкость интенданта, Филипп Мантуанский был уверен в успехе предприятия. Предусмотрительный Пейроль вызвался даже сходить на разведку вместе с бароном фон Бацем. Принц не знал, что в кармане у верного слуги лежит письмо, адресованное начальнику караула.
Оставив немца сторожить на углу улицы Кенкампуа, Пейроль неторопливо двинулся к Золотому дому и, проходя мимо часового, обронил, словно бы по оплошности, свое послание, а затем свернул в переулок. Оглянувшись, он увидел, что солдат подобрал листок белой бумаги. Дело было сделано.