– Опять бандит какой-нибудь! Тащи-ка ты его в больницу, красавица моя. Оно, конечно, далековато, да если бы я всякого принимала, кого в этих местах проткнут шпагой, мне бы самой пришлось больницу открывать. Ступай своей дорогой! Не нужны мне такие подарочки.

Перед такой насмешливой и суровой отповедью другая на месте Матюрины сдалась бы. Но Матюрина ведь просила не за себя… Она с мольбой сложила руки:

– Сделайте милость…

Как ни странно, старуха не захлопнула окна – только проворчала:

– Иди, иди, ты тут не первая… Только как это он попал к тебе на спину? Обычно они сами до меня доползают.

– Я все вам расскажу, бабушка, только откройте! И не бойтесь – я за все заплачу…

У старухи разгорелись глаза:

– Так у тебя и деньги есть? Ну, тогда дело другое. Только деньги вперед! Я чужим не доверяю.

У Матюрины в самом деле были деньги – надо сказать, отнюдь не от хозяйкиных щедрот. Подстилка обыкновенно платила своим служанкам не столько монетами, сколько колотушками.

Но, покидая навсегда «Клоповник», нормандка подумала так: раз хозяйка вытянула у Паспуаля деньги нечестным способом, то не будет грехом вернуть все эти монеты законному владельцу. А чтобы до конца успокоить совесть, Матюрина – олицетворенная честность – дала обет: если бретеры убиты – она все эти деньги раздаст нищим на помин их души. С этим благочестивым намерением служанка без колебаний очистила карманы хозяйки, и теперь золото пришлось кстати.

Конечно, она достала и все свои сбережения, с превеликим трудом собранные за время службы в кабаке, – но это были жалкие гроши; они бы не смягчили старуху. Поэтому Матюрина, ни секунды не думая, прибавила к своим медякам двойное экю и все эти монеты положила в протянутую руку старухи – желтую, высохшую, с длинными скрюченными пальцами.

Деньги всегда были и всегда будут чудесным талисманом. Благодаря им дверь перед нормандкой широко распахнулась. На пороге явилась сморщенная, сварливого вида хозяйка в засаленной рубахе и драной юбке.

Внутри было еще темно. Старуха зажгла старый светильник, белесоватым светом осветивший лачугу.

Мебель состояла из колченогого стола, двух сундуков и нечистой кровати в углу. Жильцов было всего двое – сама старуха и совершенно черный кот, сверкавший в темноте желтыми глазами. Сквозь щели в стенах, кое-как сколоченных из досок, гулял сквозной ветер. Как все крестьянки того времени, Матюрина была суеверна. Ей стало жутковато.

– Не бойся, – сказала старуха. – Никого здесь нет – только мы с котом, а за раненым твоим никто лучше меня не присмотрит. Клади его сюда на постель – поглядим, что с ним. Рана-то тяжелая?

– Не знаю.

– Вот и узнаем. Я, дочка, в этих делах кое-что смыслю. Недаром меня колдуньей зовут.

Матюрина невольно попятилась:

– Вы с нечистой силой знаетесь?

– Болтают дураки… ну и пускай болтают! А я просто знаю кое-какие средства, и случалось мне спасать таких людей, каких умники с медицинского факультета заранее в покойники списали. Знают только болтать по-латыни да пускать кровь всем подряд, а на поверку – ослы ослами.

Была старуха колдуньей или нет – нормандка не стала ей перечить.

– Ладно, дочка, довольно болтать, – продолжала хозяйка лачуги. – Пора на твоего приятеля посмотреть. Что ж, во-первых, ему чем-то здорово попали по голове… Ну и крепкая же у него черепушка! Отметиной отделался. Беда невелика – лишь бы другой раны не оказалось.

Знахарка сняла с Паспуаля камзол (никто бы и не подумал, что она сможет так осторожно обращаться с больным) и увидела след от шпаги Кита.

– И тут ничего страшного, – пробормотала она, – только крови немного потерял. Но какой же он грязный! А вонь-то какая!

Матюрина приложила Паспуалю ладонь ко лбу:

– У него жар.

– Сейчас я ему дам отварчика, и через полчаса все как рукой снимет.

Старуха раздула тлевший в очаге огонь, вытащила из старого ларца какие-то сухие травы и залила их кипятком. Никаких колдовских знаков и заклинаний она при этом не творила.

Матюрина немного успокоилась, хотя кот ей по-прежнему не нравился.

Хозяйка приготовила в старом закопченном горшке свой отвар и подала Паспуалю. Тот выпил и сразу открыл глаза.

Диковинно ему было очнуться в таком месте: он лежит в одной рубашке в незнакомом доме, а над ним наклонилось, сморщенное лицо, которого он прежде никогда не видал. Конечно, ему было бы приятней в такой момент взглянуть в цветущее лицо Матюрины, но старая карга не подпускала девушку близко – на этот счет у нее были свои соображения.

– Где я? – спросил Паспуаль, недоуменно озираясь кругом.

– Помолчи! – грубо оборвала его старуха. – Спи пока, а я твое белье постираю да высушу – вон какое грязное. А выспишься, земляк, – все узнаешь. Ты ведь мне земляк? Таких крепких голов кроме как у нас в Бретани нигде не сыщешь. Спи!

Она раздела Паспуаля, тщательно промыла ему рану, набросала сверху всяких тряпок и еще раз сказала:

– Поспи теперь часок-другой.

То ли от страшного изнеможения, то ли от действия отвара бретер послушно закрыл глаза и погрузился в глубокий сон.

Пока он спал, старуха с Матюриной перестирали его одежду, повесили ее сушиться к очагу, а сами сели к постели больного.

– Теперь скажи мне, что стряслось, – сказала старуха. – Только говори правду, а увижу, что врешь, – выкину вас обоих из дому.

– Зачем мне врать? – удивилась Матюрина. Угроза ее не напугала, но ей было важно, чтобы Паспуаль не лишился заботливого ухода.

– Для начала расскажи о себе, да и о нем.

Нормандке собеседница особого доверия не внушала (девушка ее скорее побаивалась), но и ничего дурного она пока не сделала, да и вообще Матюрина лгать не привыкла. Старуха внимательно выслушала ее и сказала:

– Вижу, дочка: все так и есть. Только одного я не пойму: почему ты о нем так хлопочешь?

Покраснев как рак, Матюрина принялась теребить свой фартук. Лекарка засмеялась и ласково проговорила:

– Молчи, молчи, я сама все вижу. Ты славная девушка! Ничего, через часок твой милый сам тебе это скажет.

– Вы точно его вылечите?

– Тут и лечить нечего. Его просто оглушил удар в голову, потом в холодной воде он и, вовсе сознание потерял – вот и все. А рана его не в счет!

– Я вам так благодарна! – прошептала Матюрина и достала из кармана еще одну монету.

После столь веского аргумента расположение старухи еще более возросло. Она по-матерински ваяла девушку за руку и спросила:

– А дальше ты куда денешься? Подстилку я знаю – не советую тебе к ней возвращаться после этого.

– Ни за что! – воскликнула Матюрина. – Да и Жандри со своей шайкой мне там покоя не дадут.

– Ну, так и что же ты собираешься делать? Мэтр Паспуаль тебя тоже не приютит.

Матюрина опять покраснела:

– Нет, я к нему идти не могу, если только…

Она не решилась договорить до конца то, что думала.

– Если он на тебе не женится? – договорила за нее старуха. – Ты не смущайся, дочка: я все равно тебя насквозь вижу. Ты честная девушка, знаю, только от этого не легче. Право, и не соображу, как тебе быть.

– Бог милостив! – вздохнула нормандка. – Наймусь к кому-нибудь в услужение…

– Слушай-ка, – сказала старуха. – Меня иные кличут ведьмой из-за того только, что я знаю толк в травах и умею помогать бедным страждущим. А на самом деле я чаще творю в жизни добро, а не зло. Почему бы мне и для тебя не сделать доброе дело? Только какое-то время ты любимого видеть не будешь.

Нормандка встревожилась:

– Долго ли?

– Не могу тебе сказать, – а впрочем, никто тебя не неволит. У меня сестра бенедиктинка. Они тебя могут взять служанкой к себе в монастырь, что на улице Севр, – и оставайся у них, сколько душе будет угодно. Только туда, ясное дело, мужчины не ходят, так что до свадьбы вам видеться не придется…

– Ох! – с тяжким вздохом перебила ее Матюрина. – Какая тут свадьба! Мэтр Паспуаль – персона важная, он на меня и посмотреть-то не захочет… Мы ведь с ним и пары слов не сказали.