– Давай поженимся, Мак, – прошептал он.

Она обняла его, а затем резко ответила:

– Нет! – Он отшатнулся от нее, разочарованный, – Давай будем долго-долго жить в грехе. – Она взяла его за руку и вывела в сторону Второй авеню. – Женитьба – это такая древность, варварская практика, дорогой, а я еще многое должна сделать сначала! Я хочу повидать мир.

– Женатые люди тоже путешествуют, – напомнил он.

– Пойдем в «Блумингдейл», и ты поможешь мне выбрать мебель. – Маккензи поцеловала его в щеку. – Мы успеем поговорить об этом, если я забеременею. – Чего я не хочу, добавила она мысленно. И ни на минуту раньше, чем мне исполнится тридцать, поклялась себе же.

«Если бы только ты была здесь! – писала она Майе в Париж. – Мы обедаем в самых шикарных местах. И мне нравится иметь деньги, чтобы тратить их, Майя, просто швырять ими».

И Маккензи швыряла их каждую субботу в «Блумингдейл», где ее уже знали как сумасбродную покупательницу, которая приобретает самые большие флаконы духов, какие только есть на полках, и гигантские бутылки «Дом Периньон» после целого дня работы без перерыва в «Голд!»

– Если ты приняла две с половиной тысячи долларов и у тебя гудят ноги и болит спина, то что такое сорок долларов за бутылку выпивки? – смеясь, говорила она Элистеру.

И они пили и занимались любовью в ее новом пентхаузе, теперь декорированном белым и застланном толстым серым ковром. На таком мягком полу можно сидеть, есть, заниматься любовью, спать. И это самое лучшее, самое фантастическое ощущение на свете. Не само по себе шампанское или секс, но осознание, что ты создаешь такое, что люди хотят купить! Успех придал ей волшебное качество – уверенность в себе. Она носила свои собственные платья, но переделывала их – укорачивала или опускала вырез у горла, чтобы сделать их более вызывающими. Все это было так легко, так весело!

Наконец они нашли превосходное место на Мэдисон, в районе Семидесятых улиц и на нужной стороне авеню, магазин был снят, и они оборудовали его, имея поддержку в виде крупного займа, который сделал Голдштайн. Маккензи проводила большую часть своего времени внутри нового магазина, наблюдая, как рабочие укрепляют гигантские зеркала на стенах и устанавливают хромированные стойки, которые зигзагом пронизывали помещение, отражая свет неоновых ламп.

К тому времени, когда они с Элистером переехали в пентхауз, квартира уже была обставлена самой лучшей итальянской мебелью, элегантной и дорогой. Менялась и внешность Маккензи. Тяжелая работа и диета сделали ее тоньше, более привлекательной и искушенной.

В один из их первых вечеров в новых апартаментах она позвала его:

– Взгляни на меня, Элистер!

Он курил джойнт. Вытребовав жалованье, которое побудило Эйба Голдштайна симулировать сердечный приступ, Элистер закупил «травку» наивысшего качества, что позволило ему получать более утонченный кайф. Он взирал на экран телевизора в эти дни с особой привередливостью.

Маккензи стояла перед своим отражением в отделанной белым и черным ванной комнате. Элистер нетвердо встал на ноги и направился к ней. Ее волосы были искусно подстрижены с нарочитой асимметричностью Видалом Сассуном. Новый макияж оттенял ее большие карие глаза и суживал лицо. Она научилась подрезать слишком длинные ресницы и подчеркивать двумя линиями верхние веки и одной нижние. Так она выглядела утонченной и изысканной.

– Не правда ли, я больше не похожа на Маршу Голдштайн? – спросила она.

– Конечно, нет. Ты Маккензи Голд!

Она хихикнула, повернула голову в одну сторону, потом в другую.

– Теперь я понимаю, что чувствовал Франкенштейн.

Держа Элистера за руку, она повела его обратно в гостиную, налила шампанское в бокалы и стала наблюдать, как он сворачивает свежий джойнт.

– Я бы предпочла, чтобы публика вообще не знала, что я каким-либо образом была связана с Голдштайнами, – сказала она. Маккензи сделала глоток шампанского. – Я никогда не имела с ними много общего. Если хочешь знать правду, они смущают меня… – Глядя на него, она присела на край одного из гигантских итальянских диванов. – Тебе знакомо, что это такое, чувствовать, что ты стыдишься своей семьи?

Элистер пожал плечами.

– По-настоящему я никогда не стыдился своей – просто мне с ними было ужасно скучно!

– Ты мне никогда не рассказывал о них.

– О, я был сплавлен в закрытый пансион, когда мне было всего восемь лет. Вот так высшие классы Англии решают свои проблемы по воспитанию детей.

– Так ты принадлежишь к высшему классу? У тебя поэтому такой шикарный британский акцент?

– Ну да, и поэтому у моего отца такой величественный дом. Он едва ли не обваливается, совершенно запущен, но числится в списке охраняемых зданий и принадлежит моей семье на протяжении столетий.

– О Элистер, мы можем там побывать?

– Не знаю. Я давно отдалился от семьи. И дом не слишком комфортабелен.

– Я устала извиняться за моих пузатых братцев, – сказала она ему, – я не нуждаюсь в них. Я не хочу ассоциироваться с ними.

– Да ладно, успокойся, это не так уж важно.

– Для меня важно.

Под кайфом от марихуаны он был для Маккензи раздражающе спокойным, отдаленным.

– Мак, тебя просто гложет недовольство – какая-то одержимость. Почему бы тебе не наплевать на все это?

Неожиданно она взорвалась:

– Черт бы тебя побрал, Элистер! Ты не расслышал ни одного слова из того, что я тебе сказала! Можешь ты сосредоточиться хоть на две минуты, пока я пытаюсь поговорить с тобой? Ты становишься наркоманом, ты это понимаешь?

Она выбежала в спальню и хлопнула за собой дверью. Чуть позже он тихо постучал.

– Ладно, Мак. Позволь мне войти.

Она понимала, что раньше или позже позволит ему войти. И они будут заниматься любовью. Это всегда бывало фантастически хорошо после того, как они ссорились.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

– Мы здесь, дорогая! – Живой голос Корал, раздавшийся из телефонной трубки, вызвал дрожь у Майи. Ей показалось, что она чувствует тяжелый запах свечей. – С тобой хотел поговорить Уэйленд, но я вырвала трубку из его рук. Я сказала: «Я хочу услышать голос своей дочери».

– Итак, я снова твоя дочь?

– Не глупи, Майя, ты всегда оставалась моей дочерью… – Наступило неловкое молчание.

Чтобы заполнить паузу, Майя, запинаясь, спросила:

– Как перелет?

– Всю дорогу джин и шампанское – мы вели себя весьма недостойно. Я выиграла у Уэйленда двадцать долларов! Сейчас! Когда ты присоединишься к нам? Сегодня нужно обязательно быть в «Куполе». Все там будут! Ах, Майя, нам нужно так много наверстать! Почему бы тебе не приехать сюда около восьми, а позже к нам присоединятся мальчики – Колин и Уэйленд.

Затаив дыхание Майя недоверчиво слушала:

– Мама, – сказала она в конце концов, – ты пытаешься притвориться, что ничего не случилось? Я должна забыть о том, что два года назад ты вышвырнула меня из дома?

– Ах, Майя, – нетерпеливо перебила Корал, – Если я могу забыть о прошлом, значит, ты тоже можешь! Давай заключим мир, дорогая! Давай простим, забудем и начнем все с начала, здесь, в Париже. Помнишь, как я говорила, что мы – маленькая семья из двух человек. Я скучаю по моей семье, Майя.

Майя застыла у телефона. Она с удивлением почувствовала, что по ее щекам текут слезы.

– Это правда? – прошептала она.

– Конечно! Проведи со мной немного времени. У тебя, должно быть, необыкновенный талант, если ты работаешь с Филиппом Ру? Он любит тебя за твой талант, не так ли?

– Что ты имеешь в виду?

Корал засмеялась своим сумасшедшим смехом.

– Мы поговорим о мужчинах позже, мы об этом никогда не беседовали.

– Мама, – вздохнула Майя, – мы еще даже не встретились, а ты уже высказываешь оскорбительные намеки. Филипп нанял меня за мой талант.

– Итак, у тебя с ним нет любовной связи?

Майя почувствовала, что покраснела, но ничего не ответила.

– Но у тебя есть кавалер? – настаивала Корал.