— Слушал, поди, на катушечнике?

— Нет, сначала была болгарская пластинка. Первая песня — «Have You Ever Seen The Rain», а дальше «Хамелеон», «Малина» и «Hey, Tonight» — такая вот была пластиночка. Я ее просто заездил! Мне жутко хотелось попробовать себя в этом плане. У нас в Капотне было много дворовых команд, периодически я с ними пытался играть, но кончалось все, как правило, портвейном. А это мне очень не нравилось.

— Так как же все-таки началась твоя музыкальная деятельность?

— Это вышло довольно забавно. В 1972 году отец попросил меня спеть у сестры на свадьбе. В то время самым модным у нас в Капотне коллективом была группа «Крестьянские Дети», и именно они были ангажированы на свадьбу. Эта группа была довольно прилично укомплектована: барабаны «Premier», усилители «Родина» — восторг! На свадьбе я спел какую-то песню «Песняров» и что-то из «Creedence». Музыкантам мое исполнение очень понравилось, и, несмотря на то, что все они были лет на пять меня старше, они пригласили меня к себе. Мы играли на танцах, и по тем временам это был какой-никакой заработок. Получали по пятнадцать-двадцать рублей за танцы, плюс все свадьбы, проходившие в округе. Музыканты группы «Крестьянские Дети» не были профессионалами в полном смысле этого слова — в основном, они учились или работали на заводе. Я же вообще тогда был школьником, заканчивал восьмой класс. Мать сначала относилась к моему новому занятию с большим подозрением: сам понимаешь — музыка, девочки, кир… Но, к счастью, я попал в нормальный коллектив, там с этим было строго — уж если играть, то играть. И на трезвую голову.

А после школы, закончив десять классов, я поступил в техникум. Кажется, он назывался Московский техникум автоматики и телемеханики. Была еще мысль пойти в музыкальное училище, но я тогда что-то не захотел этого делать. Поступив в техникум, я не прекращал играть с «Крестьянскими Детьми», и так все продолжалось до 1978 года, пока в мае меня не забрали в армию. После того как я покинул группу по не зависящим от меня причинам, «Крестьянские Дети» потихоньку сошли на нет. Кстати, в этом ансамбле играли многие именитые музыканты: к примеру, гитаристы из «Аракса» — Юрий Шахназаров и Тимур Марделейшвили (русский Блэкмор, как его тогда называли).

— В каких местах тебе пришлось служить?

— В армии меня, конечно, побросало по разным местам: сначала учебка в Переславле-Залесском, потом, получив сержанта, я был переведен в Нижний Тагил. Я считался ракетчиком-связистом, но я — хоть убей — не помню, какие ракеты там стояли, однако, похоже, серьезные такие — стратегического назначения. В 1979 году, прослужив ровно год, я начал просто там очумевать: комарье, маневры все эти, выезды — сдохнуть можно! Тут к нам в часть пожаловал в гости ансамбль песни и пляски войск стратегического назначения. Там оказалась масса знакомых музыкантов, преимущественно все москвичи. Кто-то в «Синей Птице» играл до призыва, кто-то в «Добрых Молодцах»… Естественно, у нас сразу же нарисовались общие друзья. Послушали меня, узнали, что я тоже москвич, и спрашивают, а чего, мол, ты здесь делаешь? Давай мы тебя к себе перетащим! Все они служили в Одинцово, — сачки, одним словом, — и у них не хватало москвичей, а с иногородними выходила одна головная боль: их трудно было пристроить куда-нибудь на субботу-воскресенье. Я говорю: «Почему бы нет? Я с удовольствием!». И спустя месяца три меня перетащили в Москву. Так в июне 1979 года я вновь оказался в столице. С этим ансамблем «песни и тряски» у меня начались гастроли по всей стране — играли, в основном, на ракетных точках, ну и, чтобы задор не пропал, на базе этого ансамбля делались маленькие такие ансамблики для выступлений на свадьбах и прочих торжествах у прапорщиков и офицеров. Почетная обязанность завершилась в 1980 году, и у меня сразу возникла дилемма, чем заниматься — или музыка, или на завод возвращаться (после окончания техникума я некоторое время работал на закрытом «ящике» — делали какие-то блоки для подводных лодок). И тут мои армейские приятели говорят: «Зачем на завод? Давай пристроим тебя в какой-нибудь ансамбль, конечно не шибко крутой, поскольку сам ты человек не очень известный; но это все лучше, чем на заводе дурака валять! Попробуй свои силы!». Я говорю: «Да ради бога!». Так, вместе с моим другом Олегом Колесниченко (как раз он до армии пел в «Синей Птице»), я оказался в вокально-инструментальном ансамбле «Шестеро Молодых». «Шестеро Молодых» работали в парке Горького. На самом деле их было не шестеро, а гораздо больше — человек двадцать, наверное. Шестеро — это только свободные вокалисты. Там уже работал Николай Расторгуев (который сейчас в «Лю-бэ»), Кальяша, то есть Александр Кальянов, был звукооператором… Я сначала стремался, потому что не имел никакого опыта общения с профессиональными музыкантами. Пришел я туда, засандалил в две октавы какую-то песню, по тем временам популярную (уж не помню, что точно я тогда спел), они послушали, и их шеф Вилен Дорчиев говорит: «Ну что, мы берем тебя, мальчик. Давай срочно оформляй документы». Я заполнил все эти бумажки, и с 1 июля 1980 года мог с полным правом считать себя профессиональным музыкантом. Мои первые гастроли в качестве профессионального артиста прошли в Ленинграде.

— Ну и как ты чувствовал себя в новом статусе?

— Знаешь, для меня камнем преткновения было не собственно пение, а то, что приходилось скакать по сцене. Для меня все эти подтанцовочки, «добрынинские» танцы — ну полная труба! Я смотрел на все это и думал: «Ну ладно, петь — еще куда ни шло!». Но учился! Пытался танцевать, даже уроки брал у девочки, которая там тоже пела. Но все же в ансамбле «Шестеро Молодых» я задержался недолго — отработал с июля по сентябрь. В это время развалился вокально-инструментальный ансамбль «Лейся, Песня», и мы практически всем составом — Кальянов, Расторгуев и другие — перешли в этот коллектив. Таким вот макаром я работал до 1985 года. А в 1985 нам не удалось пройти прослушивания, и новый шеф, сменивший Дорчи-ева, сказал: «Мне это все надоело, я устал воевать с Системой, кому-то чего-то доказывать! Все, я ухожу в коммерцию!». И он, плюнув на группу, ушел. (Закончилось все это тем, что он попал в тюрьму, и его, по последним данным, убили.) Расторгуев остался, в надежде возродить ансамбль «Лейся, Песня», а я оказался у Векштейна. (Кстати, я и Расторгуева тоже приводил к Виктору Яковлевичу, но Векштейн не согласился его взять, сказав, что ему нужен именно сольный вокалист.) Вот так я вплотную подошел к тому, что потом стало называться группой «Ария».

— А когда ты впервые увидел Холстинина?

— Когда я пришел к Векштейну, там уже были Алик Грановский, клавишник Кирилл Покровский и гитарист Сергей Потемкин. Николай Носков уже ушел, а Холст еще не появился. Это потом Потемкин отказался работать в «Поющих Сердцах», и Алик на его место привел Холстинина. Помню, мне позвонил Векштейн и сказал: «Приезжай, должен гитарист подойти». Так вот я и познакомился с Владимиром Холстининым. Но впервые Холста я увидел еще раньше, в ансамбле «Лейся, Песня», когда на нашу базу приходили Сарычев вместе с Холстининым, Грановским и Молчановым и показывали свои песни. У нашего шефа тогда был бзик: расформировать «Лейся, Песня» и взять на ее место модный коллектив с новым названием. Видать, на это место претендовала «Альфа». Но йотом, видимо, наш шеф побоялся столь крутых перемен и поостыл. А Холстинина и Грановского я еще тогда довольно хорошо запомнил.

— Какую программу вы начали делать у Векштейна?

— Сперва работы как таковой долго не было. Потом мы сотворили очень странную программу: половина песен, которые до этого пел Носков, песни Давида Тухманова, что-то более или менее хитовое я приволок из «Лейся, Песня», Кирилл Покровский что-то сочинял… И вот с таким набором мы катались вместе с Антониной Жмаковой. Катались, может, месяц-полтора. К апрелю 1985 года у Холста и Грановского начали появляться новые идеи по поводу написания своих песен. Я не знаю, что они там вынашивали: Холстинин говорил, что они хотели просто записать альбом, а потом «свалить» от Векштейна. Как правило, Алик, и Холст общались между собой, они уже были друзья, а я — так, посередине находился. Первая песня, которую приволок Холст, оказалась «Волонтеру, а у Грановского — по-моему, «Тореро». Они начали меня пытать на предмет того, сочиняю ли я песни, я отвечал, что никогда в жизни песен не сочинял. Они: «Ну, может, хоть мысли какие-то есть?». Я стал выуживать, вспоминать старые материалы. Из тех же самых «Крестьянских Детей» и получилась моя первая песня — «Мечты». Грановский и Холстинин, конечно, помогли мне с аранжировкой. Я Холсту тоже помогал — с мелодиями. Например с «Волонтером» — у него ведь был голый инструментал без вокальной мелодии. У Грановского, как правило, были всегда готовые мелодии, я их только подрабатывал чуть-чуть. И в этом деле мне очень Кирилл Покровский помогал.