— Чем же таким «буржуазным» ты увлекался лет в семнадцать?

— Сначала меня интересовал философско-психологический роман, начиная с Достоевского, а также английская и французская литература: Сомерсет Моэм, Вильям Голдинг, Альбер Камю, Жан Поль Сартр… А уже потом, через призму всего прочитанного, пришло увлечение немецкой философией. То есть раньше я ее как-то не воспринимал. Я был пацифистом и гуманистом. Абстрактным таким гуманистом… Ницше я воспринимал как очень сильную личность, взгляды которой идут вразрез с гуманистическими установками.

— Я так понимаю, на тебя не произвела особенного впечатления немецкая классическая философия. Ты сразу ринулся в объятья «философии воли», где ярко выведено «волевое начало», — Ницше, Шопенгауэр, Шпенглер…

— Именно так. Я вдруг почувствовал, что быть слабым духом — это вовсе даже не почетно.

— Негативное отношение к христианству у тебя сформировалось именно в этот период?

— Сначала было подсознательное, неосознанное неприятие. После Ницше оно оформилось окончательно. Я понял, почему я не люблю христианство и за что. Я понял, что не приемлю любую тоталитарную систему, которая заставляет человека жить по расписанию. Нельзя жить по заповедям, будь то религия, коммунизм или гитлеровский фашизм. В творчестве должна быть свобода личности! А наш абсолютно правдивый христианский бог отрицает любую творческую свободу, любую иллюзию. С другой стороны, хотя я и ненавижу христианство, я не в коей мере не призываю с ним бороться и тем более его запрещать: есть миллионы людей, которым оно помогает выжить, — и слава богу! Меня только раздражает экспансия, назойливое навязывание своих взглядов, когда к тебе подходят на улице и предлагают придти на религиозный утренник, воскресник и тому подобное. Люди и так придут к богу. Кому надо. Кто — к своему личному, кто — к такому, общепринятому… Подытоживая, могу сказать, что спокойно отношусь к любой религии, кроме ислама. Мне кажется странным, что на Ближнем Востоке нет ни одного демократического государства.

(Я хотел было деликатно уточнить у Владимира, каким образом он сочетает увлечение Ницше и ненависть к исламу со своими демократическими установками, но передумал. В конце концов, как говорил Черчилль: «Демократия — скверная штука, но лучшего государственного устройства пока еще никто не придумал», а философия Ницше безусловно красива и поэтична, но совершенно нежизнеспособна.)

— Кофе и неторопливые философские беседы — большая ред кость в наше время! С удовольствием в следующий раз с то бой подискутирую. Но мы остановились на институте…

— Ах да. В институте я познакомился с Виталиком Дубини ным, мы решили собрать группу. Виталик сказал, что у него есть клавишник, а я сказал, что у меня есть барабанщик. На том и договорились. Виталик Дубинин с бас-гитарой в руках занял место за микрофонной стойкой, а звукорежиссером у нас стал Юрий Фишкин. Сначала мы исполняли только кавера «Black Sabbath», «Deep Purple» и «Grand Funk Railroad», и только через год сочи нили свою первую песню. Нам это дело так понравилось, что уже через два года «Волшебные Сумерки» играли концерт из двух отделений: в первом — часовая программа собственных творений, а во втором — те же кавера известных фирменных групп.

— А где вы выступали?

— Играли мы в разных Дворцах культуры и на студенческих вечерах. Тогда это называлось «сейшена», и все было, естественно, нелегально. Это тот же путь, по которому шли «Машина Времени», «Високосное Лето», «Араке». У нас была своя аудите — рия, зал всегда был полон, и в скором времени мы уже играли сольные концерты на тысячу мест.

— Судя по названию, — «Волшебные Сумерки», — ваша оригинальная музыка была с уклоном в арт-рок…

— Да, это была смесь хард-рока с арт-роком, коктейль из «Deep Purple», «Black Sabbath», «Grand Funk Railroad» — того, что мы любили, и элементов прогрессив-арта — «Genesis», «Yes», «Jethro Tull». Но, поскольку группа только сформировалась, у нас были и жесткие номера, и номера, как бы это сказать… «демократичные».

— И сколько же в итоге просуществовали «Волшебные Сумерки»?

— С 1976 по 1982 год — шесть лет.

— Получается мощный пласт!

— Да, и весьма плодотворный период, который, увы, имел банальное окончание. В 1981 году Юрия Фишкина пригласили работать в «Автограф», и он ушел туда вместе со всем аппаратом, на котором мы играли и репетировали. Группа оказалась в очень сложной ситуации, потому что в то время остаться без аппаратуры было равнозначно смертному приговору. Какое-то время мы еще просуществовали. Потом ушел Виталик Дубинин и увел с собой клавишника. Этот пробел мы ликвидировали достаточно быстро — сначала нашли нового клавишника, а потом и вокалиста, с которым быстро сделали всю программу и который вообще проявил себя с самой лучшей стороны. Звали его Артур Беркут…

— Ого! Какая интересная подробность! Он уже тогда был Беркутом?

— Да, как только у нас появился Артур, он сказал, что на сцене будет именоваться Беркутом. Но он пробыл у нас недолго, потому что спустя три месяца Юрий Фишкин переманил его в «Автограф». И таким образом «Волшебным Сумеркам» было нанесено сразу два удара, после которых группа уже не смогла оправиться. Я познакомился с Сарычевым — и «Сумерки» закончились.

— Я знаю, что ты некоторое время работал диск-жокеем в супермодном по тем временам клубе «Метелица». Как ты объяснишь столь неожиданный поворот в своей деятельности?

— Ну надо же было куда-нибудь закинуть трудовую книжку! Тогда мы с «Альфой» и Сарычевым только начали готовить первую программу, а в «Метелице» было хорошо — туда можно было вообще на работу не ходить. И очень уж не хотелось трудиться инженером-энергетиком, как написано у меня в дипломе. Кстати, для моих родителей было полной неожиданностью то, что я «выкину» диплом. Они надеялись, что я поиграю некоторое время и пойду по проторенной дорожке.

— Напрасно надеялись?

— Напрасно.

— А когда ты впервые услышал «Iron Maiden»?

— «Iron Maiden» я впервые услышал в 1982 году, и их музыка мне страшно не понравилась. Я тогда активно слушал «Yes», «Rush», «Jethro Tull» и «King Crimson», то есть музыку сложную и навороченную. Поэтому первые два альбома «Iron Maiden» показались мне скучными и примитивными. А вот пластинка «The Number Of The Beast» потрясла меня и в какой-то степени изменила сознание. Годом позже, в 1984, я услышал «Judas Priest» («Defenders Of Faith»), и он мне тоже очень пришелся по душе.

— Это понятно. Мне интересно отметить вот что. Как ни крути, получается, что ты сам «дошел» до такой музы ки: ведь и Стив Харрис, и Роб Хэлфорд, и Гленн Типтон, и, да не будет это комплиментом, Владимир Холстинин — все они примерно одного возраста, и воспитывались они на од ной и той же музыке — «Deep Purple», «Black Sabbath», «Rush»…

— Совершенно верно. И когда я открыл для себя так называе мую «новую волну британского хэви», то сказал сам себе: «Ого, вот то что надо!». Еще в детстве, когда я смотрел незабвенный фильм «Неуловимые мстители», где была такая песня «Погоня» — там-таратам, таратам… — я все думал, как бы сыграть это в тя желом варианте.

— Ага, кажется, я начинаю понимать, откуда появился термин «коняшки» применительно к ритмике, так часто используемой группой «Iron Maiden»… Но все-таки, как ты думаешь, почему так много пишущих о музыке людей ут верждают, что «Ария» «дерет» все подчистую у «Iron Maiden»?

— Я же почти ответил на твой вопрос. Большинство наших журналистов музыки-то никакой толком не знают. Услышали один раз — «Iron Maiden», и давай нас склонять. Триольный ритм играли еще «Deep Purple», массу аналогичных моментов можно найти и у «Jethro Tull». Вот хоть бы раз написали, что я содрал что-нибудь у «Jethro Tull»! Хоть какое-то разнообразие… Оригинальная логика: а если бы «Ария» играла кондовый рок-н-ролл, то получается, что мы обдираем Чака Берри? go всем мире дискуссия на эту тему дивно закончена. У нас же нет такой цели — скопировать один в один западные варианты. Получается все равно по-русски. Если вдруг получаются какие-то русские гармонические или мелодические обороты, мы их не выкидываем. И в то же время находится немало людей, которые тут же заявляют, что это в духе «Iron Maiden» или «Judas Priest».