Мать, в общем, здорова. Нашла каких-то знакомых. Читает. Увлекается супер-маркетом.

Лена много работает. Зарабатывает тысячу в месяц […]

Была здесь Люда. Честно попросила высоко оценить ее рассказы.

Катя очень выросла. Не читает. Заочно полюбила эстрадника Джона Траволту.

Приехала моя сестра. Это та, которая спрашивала, рекомендую ли я ей прочесть «Героя нашего времени». У нее и ее жениха от глупости и молодости все хорошо. Они без конца целуются, что людям моего возраста — неприятно.

В Нью-Йорке — Синявский. Он добрее и симпатичнее, чем мне казалось. С Максимовым установилась бурная переписка, что несколько ослабило мои комплексы.

У Охапкина в Ленинграде — неприятности. Был обыск. Жену выгнали с работы. Мы тут организовали некоторый шум. Поддержали Марамзин и Максимов. Будет небольшой платный вечер. Пошлем ему вызов и барахла.

Меня наверное издаст (за малые деньги) «Оверсиз». Это будет лагерная книжка. А про журналистику хочет издать Поляк. Затеял интригу с амер. конторой «Вэнтидж» (Выигрыш?). Не знаю, чем кончится.

Кухарец мои записные книжки издавать не хочет. Говорит — мало. Может, Бахчанян нарисует для объема картинки…

В общем, жизнь понемногу налаживается. Есть какие-то неясные предложения от «Голоса». Иногда что-то заказывает «Либерти». А главное — я записался на курсы ювелиров. С понедельника. Это три часа по утрам. Не помешает…

Ручкан ведет себя глупо. Обычная для Ленинграда смесь гонора и приниженности. Ходит, выбирает себе религию. Диван и кресло получил у любавичских евреев. Телевизор дали баптисты. В душе же он — православный. Приобрел крест — 8/12. (Восемь на двенадцать.) Главный же религиозный фанатик Нью-Йорка — Игорь Синявин — человек редкой мерзости.

Видел Соловьева. Мы, оказывается, соседи. Жаловался на цензуру и отсутствие элементарных свобод.

Вы, конечно, знаете о болезни Успенского. Его ужасно жаль. В свете этого Анька тем более — гнида. И теща — говно, поверьте, экспансивное моложавое говно. Она, видите ли, плавает в океане…

Короче. Я на подступах к малым заработкам. Возможностей применения русского журналиста (стиль!) здесь больше, чем кажется. Местная (все еще убогая) русская цивилизация на подъеме. Точнее, перед бумом. Как только я почувствую, что Игорю пора в это врезаться, начну вас информировать.

Кто еще вас может интересовать? Шмаков приветлив и загадочен. Никаких его явных успехов не видно. Тайные же — вызывают неловкое чувство. Я все еще имею предубеждение к гомосексуализму.

Марамзин ведет себя идеально. Долго рассказывать — в чем. Кроме того, в Париж ездила (вернее, летала) одна наша знакомая, и Володя не пытался ее даже изнасиловать. Не говоря — побить. Чем глубоко ее обескуражил, и, кажется, разочаровал.

Когда будете в Нью-Йорке?! Если мы к тому времени переедем, звоните в «НРС» (265-55-00, 265-57-82). Лена почти всегда знает, как меня найти.

Обнимаю вас.

Довлатов

P.S. Спасибо за фотографию. Она экспонируется на видном месте.

Ваш мешочек цел.

Клише «Ардиса» получил.

Иосиф мне очень помог с переводчиком. И еще кое в чем. Он болеет. С.

Довлатов — Ефимову

31 октября 1979 года

Дорогой Игорь!

Пишу Вам без очереди.

а. Потому, что Вы не отвечаете.

б. Потому, что накопилась информация…

Тут состоялся вечер Бродского. Впечатление прямо-таки болезненное. Иосиф был ужасен. Унижал публику. Чем ее же и потешал. Прямо какой-то футуризм. Без конца говорил, например: «…В стихотворении упоминается Вергилий. Был такой поэт…» И так далее. Зло реагировал на аплодисменты. Прямо как Жан Татлян. Допускал неудачные колкости…

Мне он сказал: «Вы единственный человек здесь, которому я рад. Остальные — полное говно». То же дословно было сказано Алику Рабиновичу, Збарскому, Грише Поляку и т. д.

Стихи же — как обычно…

Мне, по указанию того же Бродского, дают с января работу в Коннектикуте. Преподавать русский начинающим. Я там побывал. Участвовал в американской гулянке на 40–50 человек. С водопадом, бесконтрольным джином и оттенком разврата. Эти сутки были очень знаменательны в познании амер. жизни. Как австрийский бордель в знании Запада. Все это заслуживает особого длинного рассказа.

Определился я на курсы дизайнеров. Кажется, уже писал об этом. Тест сдал неожиданно хорошо. Вот-вот начнутся занятия.

Коме того, с февраля обещали постоянную работу в Нью-Йорке. Что куда привлекательнее. Ибо в Лене с годами появилась неожиданная жовиальность. Уехать в Коннектикут боюсь. Она просто выйдет замуж.

Трогал Вашу книгу у Штейнов. Выглядит хорошо. И портрет хороший, живой и без многозначительности. (Представьте себе на этом месте лицо Битова или Бахтина.)

У Вероники же произошла такая сцена. Мы трогали Вашу книгу по очереди с неким Леонидовым. Мы еще не были знакомы. Он сказал:

— Это философия, я не потяну. Тогда я возразил:

— Это доступная книга. А в философии я и сам профан. Тогда он внимательно посмотрел на меня и говорит:

— Вы — Довлатов?

Как-то сразу догадался…

Прочитал я наконец Сола Беллоу. По-русски. Издано в Тель-Авиве. «Планета м-ра Сэммлера». Книга выдающаяся.

Английский мой развивается вяло. Разговариваю я так. Например, звоню:

— Мэй ай ток ту мистер Гопкинс? В ответ раздается:

— Мур-мур-мур-мур-мур венздей…

Это значит — Гопкинс будет в среду.

Из фразы понимаю одно слово. Молюсь, чтобы это было существительное или глагол…

Жена Ручкана, очень невзрачная (что положительно характеризует Ручкана), чудесно устроилась. По специальности, 25 000. Боря очень повеселел. Он сочинил нечто такое, что Вы определили бы так «непонятные глупости».

Из всех литературных знакомых самые нормальные здесь — Вайль и Генис.

Об остальных расскажу при встрече. Материал имеется.

И наконец. У меня есть реальная возможность отношений с Голливудом. Очень неопределенная и, конечно, в результате — почти безнадежная. Но шанс есть. И организует это человек не пустой. Бешено сочиняю заявку. Очень хотелось бы с Вами (вами) повидаться. Леша опять не пишет. Зато стали доходить письма в Союз. И оттуда.

О'Коннор переводит мой большой рассказ. Сама предложила. Другой перевела Фридман. Очень хорошо. Иосиф пытается сунуть его в «Нью-Йоркер». Где-то в Техасе действует еще один малый. Говорят, на стене его висит карта Коми АССР.

И еще, я побывал в ФБР.

В общем, жизнь полна каких-то теоретических возможностей. Действительность же пока убога.

На «Либерти» все не очень удачно. Весьма напоминает улицу Ракова. [На этой улице в Ленинграде располагался Дом радио]. Новое же русское слово (и не новое, и нерусское) чуть выше «Лен. Правды», чуть ниже «Сов. Эстонии».

Эх, усесться бы в кресло, эх, в бывшей квартире Рытхеу и поговорить. [Квартира в доме на канале Грибоедова № 9, в которой Ефимовы жили перед эмиграцией. До Ефимовых в этом квартире жил писатель Юрий Рытхеу с семьей.)

Довлатов — Ефимову

28 ноября 1979 года

Дорогое мои, здравствуйте!

Утратив чувство собственного достоинства, пишу опять. Мы переехали. Вернее, перешли в ближайший корпус с матрасами на головах. Теперь у нас большая квартира. Можно всем одновременно поссориться.

Тел: 459-78-88. Адрес снаружи [т. е. на конверте].

Меня все беспрерывно обижают.

Перельман не отвечает. И не печатает мой рассказ, который сам же униженно выклянчил.

Горбаневская, подозревающая всех в отсутствии комплексов, тоже меня наобижала. (А заодно и Лену.) Сказала мне: «Лично я не испытываю по отношению к твоим рассказам большого энтузиазма». Мне энтузиазм и не требуется. Просто у меня лежит записка от Максимова:

«Присылайте все, что есть. Мы все тут ваши поклонники». Однако передвинули меня невесть куда.

А Горбаневская, между прочим, еще у нас с Аськой многократно живывала. При этом унижала меня (за интерес к фильму «Девять дней одного года, которые потрясли мир»), Асю (за наличие импортных вещей) и Асину маму, которая этого вполне заслуживала.