Он, конечно, начнет изворачиваться. Станет говорить, что шведка не совсем так на своем корявом английском выразилась, а что она «впервые прочла этого писателя по-шведски» и не сказала, какую именно книгу. И что он, этот обдирала херов, только в 1982 году «Компромисс» в свой каталог вставил и немного продавал, чтобы вернуть себе то, на чем Гришутка его нагрел, а после этого уже стеснялся этого полиграфического урода выставлять на продажу. Но нас-то не проведешь! Кого это Гришутка наш нагревал? когда? Сами подметки на ходу режут, а на других валят.

Я так думаю: тут недавно шведского премьера Пальму убили, а убийц не нашли. И свидетели показали, что один из убегавших был с бородой. Так вот не Ефимовский ли это был? Думаю, он — больше некому. Так и передай дальше по кругу.

Всегда твой,

Ив. Ал. Хлест.

Ефимов — М.Бланку

30 ноября 1987 года

Дорогой Миша!

Как это ни странно. Ваш звонок о Довлатовских гнусностях привел меня в прекрасное расположение духа. Несколько дней я не мог понять природы этого извращенного чувства. Потом, наконец, понял: исчезла боль утраты. Разрыв двадцатилетней дружбы, да еще без всяких видимых причин, на ровном месте, дело болезненное. Но когда видишь, что твой бывший друг превратился просто в мелкую, злобную гниду — это приносит большое облегчение.

Не показывайте это письмо Ксане. Жалко ее, жалко Лену.

Посылаю Вам копию своей пародийной отповеди нашему клеветнику.

Также несколько фотографий с вечеринки.

Жму руку, дружески,

Игорь.

Ефимов — Довлатову

24 декабря 1987 года

Сережа!

Посылаю копию моего письма Волковым, в котором содержится вся необходимая информация. Так как они отказывались взять на себя ответственность в случае иска за клевету, издание книги в ЭРМИТАЖЕ представляется невозможным.

От Вашего письма я не жду ничего, кроме новых обид и несправедливостей, поэтому возвращаю его нераспечатанным. Страшно иметь неприятеля в Вашем лице, но, как выяснилось, иметь Вас в качестве приятеля — еще страшнее. Поэтому давайте прекратим наши отношения, которые обоим уже давно стали в тягость.

Всех благ,

И.

Довлатов — Ефимову

1988 год

Уважаемый господин Ефимов!

Два дня назад небезызвестный Вам Сергей Довлатов получил письмо от Джоан Успенской с просьбой разыскать фотографию ее покойного мужа, опубликованную в свое время в «Новом американце». С.Д-В предпринял соответствующие поиски, убедился, что в его архивах такой фотографии нет и сделал попытку войти в контакт с автором упомянутой фотографии — Шарымовой, что оказалось нелегко, поскольку она всем должна, со всеми поругалась (следуя новейшей моде) и объективных координат у нее не имеется.

За это время СД-в умудрился потерять конверт с адресом Джоан Успенской и, таким образом, лишен возможности сообщить ей о неудачном исходе поисков.

Поскольку фотография предназначалась для обложки к сборнику, выходящему в «Эрмитаже», Дов-в просит Вас довести все это до сведения госпожи Успенской вместе с его энергичными извинениями.

Дов-в вынужден прибегнуть к такой странной форме обращения к Вам, поскольку предыдущее его письмо Вы вернули ему, не распечатав, что, вообще говоря, является открытым хамством. По этой же причине Дов-в вынужден подписаться не своей фамилией, а, скажем, псевдонимом «А. Седых», дабы Вы, сразу же заглянув в конец, не отбросили это письмо с криком: «Рака! Рака!»

От души желаю Вам всяческих удач.

А. Седых.

Довлатов — Ефимову

6 января 1989 года

Дорогой Игорь!

Участвовать в Вашем сборнике я готов при условии, что Вы восстановите со мной нормальные человеческие отношения. Два года назад Вы отказали мне от дома из-за того, что я не приехал на юбилей издательства, то есть, не захотел сидеть за одним столом, скажем, с Рыскиным, который написал в «Панораме», что истинными редакторами «Нового американца» были Вайль и Генис, или с теми же Вайлем и Генисом, легко и весело предавшими меня в отношениях с Дэскалом. При этом Вы забыли, что я дважды с полнейшей охотой приезжал к Вам на казенном, между прочим, транспорте и, по странному совпадению, оба раза в дождь — разгружать произведения Бракман, Клейман и Штурман, повторяю — с величайшей охотой.

Двадцать пять лет назад Вы были первым и, говоря всерьез, единственным человеком, внушившим мне некоторую уверенность в своих силах — это с одной стороны. А с другой стороны. Вы на протяжении тех же 25 лет считали меня симпатичным, хоть и непутевым, человеком, каковым я и являюсь в действительности. Вашей роли, пышно говоря, в моей жизни я не забуду, и потому меня травмирует наша глупая ссора. Я уже давно больной и старый, и если меня не волнуют отношения с Рыскиньм или Алешковским, то разлад с Лосевым (на почве моей недооценки Солженицына) или гоголевская история с Вами — это никуда не годится. Кстати, с Вайлем и Генисом дипломатические отношения восстановлены, хотя я по-прежнему считаю Петю — обаятельным, но фальшивым, а Сашу — искренним, но противным, базой же служит мое уважение к их творчеству, и в еще большей степени — к их производственным качествам.

Короче, если Вы считаете, что во всем я один кругом виноват, то по возможности простите и забудьте. Если Вы (что меня бы крайне изумило) считаете, что и Вы — не совсем ангел, тогда еще проще ликвидировать все это абсурдное безобразие.

Что касается идеи сборника, то она, конечно, хорошая, но витает в воздухе. Я, например, участвую уже в двух подобных начинаниях, правда, в обоих случаях речь идет о совместном советско-эмигрантском альманахе.

Название «Заморские рассказы» звучит неплохо, но не смущает ли Вас, что тематика, в основном, будет все же советская. Получается: заморские рассказы о Ленинграде или Москве. Впрочем, это не мое дело.

Издателя Вы найдете, с советской стороны могут возникнуть лишь хозяйственные и экономические препятствия, я все это знаю из переговоров с «Огоньком». Печатать сборник при большом, как я понимаю, его тираже, вероятно, следует на Тайване, как это делает хитрая лиса Левков. И доставка оттуда в Союз куда дешевле. Говорят — втрое. Советские типографии, как Вы знаете, не справляются с собственной нагрузкой. Там все на ходу разваливается почти в буквальном смысле.

Насчет каких бы то ни было условий я, конечно, пошутил. Возьмите любой рассказ из какой угодно книжки — никакие русские права моего агента не интересуют, и даже на мой таллинский сборник он никак не реагировал.

Хочу обратить Ваше внимание на три моих сочинения.

1. Рассказ «Представление» в «Континенте» № 39 — просто потому, что это лучшее, что я написал за свою жизнь.

2. Рассказ (название забыл, клянусь) в 102 номере «Время и мы» — он во всяком случае ни в какие книжки

не вошел. Но там есть важная каламбурная опечатка в стихах Рейна:

«…жди, когда наводят грусть желтые Вожди…» Из-за нее я даже не приобрел экземпляра: глянул на

радио, расстроился и забыл про него.

3. Рассказ «Встретились, поговорили» в следующем, вроде бы, номере «Континента», он тоже никуда еще не вошел, и кроме того, там действие происходит и в Штатах, и в Союзе.

Короче, берите все, что Вам подойдет. С прошедшими праздниками, и будьте здоровы.

Ваш С. Довлатов

Ефимов — Довлатову

13 января 1989 года

Сергею с домочадцами — здравствовать и процветать! Мое послание будет состоять из двух частей: эмоционально-документальной и деловой.

ЭМОЦИОНАЛЬНО-ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ЧАСТЬ.

Мне кажется. Ваше последнее письмо (от 6 января) обращено не ко мне, а к тому воображаемому литературоведу, который когда-нибудь да заглянет в нашу пыльную переписку из двух американских углов. Теперь я знаю, в каком виде Вы хотели бы представить ему наш разрыв, в каком виде описываете его нашим общим знакомым. Привирания в письме так много (начиная уже со второй строчки), а живого чувства так мало, что и не надо бы отвечать. Но так как я тоже верю в этого гипотетического, еще не рожденного, литературоведа и тоже, по мелочному тщеславию, дорожу его мнением, придется уточнять по пунктам.