P.S. Воннегут с женой однажды минут двадцать убеждали меня, что «Сталин и Рейган — одно». И т. д. Всего доброго.
С.
P.P.S. Кришна — Кришной, но опуститься до романтики молодой автор не хочет. Это все последствия уроков Д. Я. Дара. С.
Довлатов — Ефимову
8 апреля 1986 года
Дорогой Игорь!
Посылаю Вам экземпляр журнала, о котором мы говорили. По-моему, все очень прилично. Вообще, я заметил, что по сравнению с нами даже чехи и румыны выглядят британскими лордами.
Посылаю также координаты Л.Силницкой и какие-то бумаги. Насчет лазерного принтера Лариса сама все скажет.
Известно ли Вам, что Курдюмов (Л-е) в книге об Ильфе и Петрове ссылается на Вас (ст. 149) и Вас цитирует. Это как минимум означает, что Ваши книги есть в Ленинграде. Теоретически это более или менее ясно, но все-таки конкретное подтверждение радует.
Да, посылаю также Липкина о Гроссмане, не из мелочности, а просто это довольно любопытная книжка.
Беседовал раза два с Гладилиньм, он говорит, что убеждает Владимовых бежать вместе с «Гранями» в Америку, НТС им жизни не дает, почвенники на Жору ополчились.
Знаете ли Вы, что и Владимов и Войнович — наполовину евреи?
Не еврей, получается, один Синявский, да и тот — проклятый юдофил.
Марья Синявская издает нашу (с Бахчаняном и Сагаловским) книжку, но это отдельная, страшная, мистико-патологическая история. Она, уверяю Вас, абсолютно сумасшедшая женщина. Она посылает мне назад мои к ней нераспечатанные письма и параллельно задает вопросы, на которые я подробно отвечаю, а потом эти ответы опять-таки возвращаются ко мне нераспечатанными… Ужас, ужас!
Гага Смирнов был в Ленинграде, вернулся, набитый впечатлениями, плохо между собой согласующимися. С одной стороны, какие-то судорожные знаки либерализма, портрет Лихачева на обложке «Литгазеты», освобождение Пореша и Лазаревой, а с другой стороны, Азадовского не выпускают, хотя он и еврей, и в лагере отсидел, и приглашений из университетов куча. Думаю, что подоплека всего этого — хаос и бардак, когда что-то надо было бы делать, но никто не знает — что именно.
Мое литературное самочувствие немного улучшилось. Ньюйоркер после десятка отказов взял два куска из «Наших», вслед за этим зашевелился «Кнопф», начал рекламировать «Зону» и, может быть, подпишет договор на следующую книжку. Тут же, как это часто бывает, всплыл «Нортон» и «Джованович» с параллельными предложениями.
Посылаю Вам копию двух абзацев из Владимовского интервью в «Стрельце» с комплиментами в мой адрес. Самое интересное в этом, что никакого рассказа «Судьба» у меня нет. Вот так!
Всех обнимаю. Жду «Чемодана».
Привет девицам, женщинам и дамам.
С.
Ефимов — Довлатову
12 апреля 1986 года
Дорогой Сережа!
Как Вы, наверное, догадываетесь, последняя история уже совершенно сбила меня с толку. До этого, пытаясь понять причины трещины, прошедшей по нашим отношениям я перебирал одно, другое, третье и, не находя за собой никакой конкретной вины, не мог придумать иного объяснения, кроме одного: мы ему надоели, наскучили, опротивели. Это бывает. Люди надоедают друг другу и не за 20 лет. Было горько, но что ж тут поделаешь. Думалось: может, пройдет несколько месяцев, настроение изменится, тогда повидаемся. Когда обсуждали передачу лент, мне показалось, что так и вышло — Вы даже выразили готовность приехать домой к тому моменту, когда я буду завозить «товар». И потом снова: нелепая перестройка всех планов, посвященных одной задаче — не встречаться.
Да что же это? Может, кто-нибудь Вам сказал, что у нас заразная болезнь какая-то? Сифилис, чахотка, ЭЙДС?
Не знаю, как для Вас, но для нас нет в жизни горше событий, чем потеря друзей. За весь прошлый год не было большего огорчения, чем история с Вами. Хоть по тону Ваших писем и телефонных разговоров я не могу заметить никакого изменения в Вашем отношении к нам, упорный отказ видеться вот уже в течение восьми месяцев сбивает с толку, заставляет думать уже черт знает что. Чувствуешь себя каким-то зачумленным. И снова, снова: ну что должно было случиться, чтобы развалилась двадцатилетняя дружба?
Зная Вас, зная Ваш безупречный слух на человеческие отношения, на поведение и поступки. Вашу искренность, я понимаю, что что-то случилось, что Вы не стали бы себя вести так по пустому капризу. Не могу и не хочу просить, чтобы Вы насиловали себя. Есть одна надежда: может быть, кто-нибудь чего наговорил на нас, возвел напраслину, а вы поверили? Но тогда бы и отношение Ваше к нам изменилось, мы бы почувствовали.
Короче: мы были бы рады, если бы Вы приехали к нам (один или с семьей) в любой удобный день. Я с удовольствием привезу и отвезу Вас. Но если это совсем не по силам, нам очень трудно будет продолжать переписку и телефонные разговоры так, будто ничего не случилось. После двадцати лет дружеских отношений на пределе искренности невозможно перейти на такой уровень, на котором постоянно надо обходить, замалчивать главную тему.
Всего доброго,
Ваш Игорь.
Довлатов — Ефимову
16 апреля 1986 года
Дорогой Игорь!
Мне очень жаль, действительно, очень жаль, что я невольно являюсь причиной Ваших огорчений. Разумеется, у меня нет к Вам никаких претензий, да и я перед Вами ни в чем серьезном, вроде бы, не виноват. Я прекрасно к Вам и к Вашей семье отношусь и очень ценю Ваше отношение ко мне и к моему, так сказать, творчеству. Я мог бы наговорить массу комплиментов, но это растянет письмо страниц на десять.
Остается реальная проблема — моя, как бы сказать, пониженная общительность. Для этого есть с десяток причин, и я боюсь, что само их количество наведет Вас на мысль, что я хитрю и извиваюсь. Это не так. Ради Бога, воспримите все «один к одному», как есть, и помните, что к Вам это все не имеет никакого отношения.
1. У меня почти год болеет мать, она целыми днями лежит и очень тяжело переносит свое одряхление. У нее болезнь Миньера, то есть, постоянные головокружения, и если она идет в уборную, мы ждем, что старуха упадет на кафельный пол.
2. Я много лет был алкоголиком, а когда меня вылечили, то стало ясно, что ушел из жизни могучий стимулирующий фактор общения, даже если это общение интеллектуальное и творческое.
3. Я более года абсолютно ничего не пишу, кроме радиоскриптов, то есть, переживаю литературный кризис. (Вайль говорит: «Ты как большой, все у тебя есть — старость, кризис…»)
4. Я понял, что не осуществится моя мечта стать профессиональным писателем, жить на литературные заработки. От радио-халтуры у меня, мне кажется, выступает гниловатая плесень на щеках. И конца этому не видно. Спасибо еще, что дают заработать.
5. Я также убедился, что у меня нет настоящего таланта, и это меня довольно сильно обескуражило. Пока меня не печатали, я имел возможность произвольно конструировать масштабы своих дарований и, при всей кажущейся скромности, или при всех попытках выглядеть скромным, я вынашивал некоторые честолюбивые надежды. Сейчас все лучшее, что я написал, опубликовано, но сенсации не произошло и не произойдет.
6. На меня, как выясняется, очень сильно подействовала неудача с «Новыми американцем», и роль в этом деле людей, в отношения с которыми я вложил массу душевных сил.
7. Мне смертельно надоела бедность.
8. Я переживаю, так называемый, «кризис среднего возраста», то есть, начало всяких болезней, разрушение кишечника, суставы и прочая мерзость. И я никогда не думал, что самым трудным с годами для меня будет преодоление жизни как таковой — подняться утром, звонить, писать всякую чушь и обделывать постылые делишки.
Я мог бы добавить еще несколько пунктов, но и этого достаточно, чтобы ощущать себя глубоко несчастным. Таким образом, я впал в крайний пессимизм и уныние, от соприкосновения с жизнью испытываю только муку и по возможности никуда не хожу — в нью-йоркских этнических кругах это более или менее широко известно.