Так в чем же все-таки дело?

Не знаю. Не берусь ответить на этот вопрос с полной категоричностью. Но думаю, что главную роль тут играла очевидная для всех неугасающая эмоциональная и волевая заряженность Королева. Для него освоение космоса было не просто первым, но первым и единственным делом всей жизни. Делом, ради которого он не жалел ни себя, ни других (недаром говорили сотрудники его КБ: «Мы работаем от гимна до гимна»). Да что там — не жалел! Просто не видел, не умел видеть ничего вокруг, кроме того, что как-то способствовало или, напротив, препятствовало ходу этого дела.

И сочетание такой страстности однолюба с силой воли, подобной которой мне не пришлось встречать, пожалуй, ни в ком из известных мне людей (хотя, честное слово, на знакомства с сильными личностями мне в жизни, вообще говоря, повезло), — это сочетание влияло на окружающих так, что трудно им было, да и просто не хотелось что-нибудь ему противопоставлять. Великая сила — страсть! А тем более — страсть праведная…

Очень интересно складывались взаимоотношения Королева с Хрущёвым. Конечно, судить о них я и мои товарищи могли, пользуясь лишь информацией довольно косвенной, поскольку в кремлёвские кабинеты вхожи не были. Но слышали, как СП не раз выражал уверенность, когда речь шла о делах, требовавших решений государственного масштаба, что в ЦК и в правительстве его поддержат («Хрущёв подпишет…»). Присутствовали иногда — чаще всего это случалось на космодроме — при телефонных разговорах СП с Хрущёвым… Из всего этого у меня сложилось парадоксальное и, разумеется, сугубо субъективное ощущение, что каждый из них — и Хрущёв, и Королев — считал, что очень ловко использует второго в своих целях (не личных, конечно, а служащих интересам дела). И самое удивительное — оба при этом были правы!

В самом деле: Никита Сергеевич решительно поддерживал и предоставлял в пределах возможного максимум сил и средств для развития космических исследований — дела всей жизни Королева. А Сергей Павлович с руководимыми им коллективами обеспечивал ни с чем не сравнимый пропагандистский и политический эффект, не говоря даже о вкладе в обороноспособность страны.

…Как известно из элементарной физики, выполнение любой работы требует соответствующего расхода энергии. Это справедливо в буквальном смысле слова, когда речь идёт об энергии механической, электрической или тепловой; справедливо и в смысле переносном, когда в действие вступает энергия душевная.

Так вот — в деле освоения космоса центральным источником энергии был Королев.

Автор известного «закона Паркинсона» разделял облечённых той или иной мерой власти людей на две основные категории: «Да-человеков» и «Нет-человеков», отмечая при этом, что, к сожалению, в реальной жизни последняя категория решительно превалирует.

Королев был «Да-человеком» в самом что ни на есть ярко выраженном виде!

Как же было не принимать того, что исходило от него…

И ещё об одной — наверное, тоже не последней — причине непререкаемого авторитета этого человека хочется здесь вспомнить.

В нем было в высокой степени развито свойство, которое по смыслу вещей должно было бы быть присуще всякому работнику, занимающему так называемый ответственный пост, но которое, увы, встречается в жизни гораздо реже, чем хотелось бы.

Королев умел ваять на себя.

Он не только не уклонялся от принятия ответственных решений в сложных и острых ситуациях, но с видимой охотой сам шёл им навстречу. Причём делая то, отлично понимая, что речь идёт об ответственности не перед собранием, скажем, низовой профсоюзной организации, а перед сферами, располагающими полной возможностью взыскать по самому крупному счёту с человека, обманувшего их ожидания, — даже если этим человеком окажется Королев!..

Да и не говоря уж о прямой ответственности, не мог он не отдавать себе отчёта и в том, что каждое его мало-мальски серьёзное деяние — удачное или неудачное — пишется в книгу истории космонавтики и ракетостроения и со временем может быть по всем статьям проанализировано дотошными потомками. Ответственность перед историей! Далеко не самая лёгкая из всех возможных… Конечно, он все это сознавал.

И тем не менее — брал на себя.

…Это было уже далеко не первое совещание, на котором говорили о создании космической станции, предназначенной для мягкой посадки на Луну. Шло составление перечня основных технических параметров станции, по существу определяющих всю её будущую конструкцию. И тут-то возник вопрос: как делать посадочное устройство — шасси? Ведь невозможно проектировать его, не зная, хотя бы приблизительно, куда оно будет садиться. А что представляет собой грунт лунной поверхности, никто ещё точно сказать не мог. Как принято говорить, мнения учёных разошлись. Одни полагали, что поверхность Луны похожа на гранитные скалы. Другие — что она представляет собой рыхлую пыль в несколько десятков метров толщиной. Третьи — что она более всего похожа на ноздреватую пемзу… Словом, мнений было почти столько же, сколько учёных.

И вот в который уже раз собирается высокий синклит, выслушивает доводы «за» и «против» каждой гипотезы и… и не видит достаточных оснований, чтобы уверенно остановиться на одной из них, отвергнув все остальные. Причём упрекать за это почтённый высокий синклит или предъявлять ему претензии в нерешительности, робости мысли и склонности к перестраховке в данном случае не приходится: их действительно нет, этих веских оснований, — конкретный пример трудностей, неизбежно сопутствующих проникновению человека в Новое.

Впрочем, «проникновение в Новое» и прочие высокие слова хорошо звучат после того, как очередное свершение останется позади. Кстати, и свершением его назовут потом, когда оно уже состоится, а пока оно носит прозаическое наименование: задание. А раз задание — значит, планы, значит, сроки, которые, как известно, не ждут… В общем, тянуть с решением вопроса о посадочном устройстве «лунника» было больше невозможно.

— Так вот, — сказал Королев. — Большинство учёных склоняется к тому, что грунт на Луне твёрдый. Вроде гранита, или известняка, или пемзы — это уже детали, — но твёрдый. Да и доводы сторонников этой точки зрения вроде поубедительнее, чем у противников… — Он сделал паузу и решительно закончил: — Так и будем считать.

— Но, Сергей Павлович, — не удержался кто-то из присутствующих. — Как можно принимать такое решение на основании абстрактных разговоров? А если там пыль? Ведь все эти учёные мужи высказывают только общие соображения — не более того! Никто из них не берет на себя смелость написать — на Луне, мол, такой-то грунт… и подписаться под этим!

Королев посмотрел усталыми глазами на сидящих за столом:

— Ах вот чего вам не хватает…

Взял блокнот, крупным почерком написал на его листке:

«ЛУНА — ТВЁРДАЯ».

Подписался: С. КОРОЛЕВ.

Поставил дату, вырвал листок из блокнота и передал сотруднику, которому предстояло непосредственно руководить проектированием станции.

Такой я услышал эту историю от старожилов королёвского КБ, среди которых она пользовалась большой популярностью. Так и изложил её в журнальной публикации книги, которую вы сейчас читаете.

Но впоследствии мне посчастливилось узнать дополнительные уточняющие подробности об этом эпизоде и даже увидеть листок из блокнота СП.

Тексту этого необычного документа предшествует несколько ядовитый в данной ситуации заголовок — «Справка», адресованная, вопреки обычному, не от подчинённых начальнику, а, наоборот, от начальника — подчинённым.

А сам документ гласит следующее:

"Посадку АЛС[4] следует рассчитывать на достаточно твёрдый грунт типа пемзы…" — и дальше технические данные о вертикальной скорости корабля в момент прилунения и так далее.

Читая эту записку, я зримо представил себе, как СП начал писать её, имея в виду прежде всего цели сугубо воспитательные (поставить на место нерешительных!), а потом, по ходу дела и, возможно, незаметно для самого себя, перестроился на волну профессиональную, начал назначать основные технические параметры посадки будущего лунника. И, переключившись на чистую технику, даже отдал записку не тому участнику совещания, который сетовал на учёных, а тому, который непосредственно руководил проектированием.