– Ну, это я все знаю, я разве только своими глазами не видела, как они лижутся, – с отвращением сказала Эмма. – Ничего удивительного! Еще бы они после этого не отсылали тебя в этот сраный Мэн, а меня в гадкое общежитие!

– Лижутся?

– Не будь тупым, Джек. Они любовницы, понял? Они любят друг друга так, как обычно девочки любят мальчиков, и наоборот.

– Вот оно что.

– Мне насрать, что они там выделывают! – закричала Эмма. – А что меня больше всего бесит, конфетка моя, так это что они не говорят об этом со мной и тобой. Они просто избавляются от нас, вот что!

Джек решил, что тоже имеет полное право взбеситься, раз с ним не говорят. Мало этого – по всему дому раскиданы и расставлены фотографии Эммы и Джека, и на многих дети вместе. Эти фотографии словно говорили – вот, мы все одна семья, это дом Эммы и Джека; а ведь по правде детей в это самое время выгоняли на улицу!

А раз мама не рассказала Джеку про свою любовницу, то с какой же стати ему рассказывать ей про миссис Машаду? Эмме, правда, ему надо было рассказать обязательно – точнее, сделать это пораньше. Но Джек и оглянуться не успел, а она уже укатила на озеро Гурон, и миссис Машаду снова превратилась в его няню и спарринг-партнера.

Глава 15. Друзья на всю жизнь

Если действия миссис Машаду подпадали под статью «надругательство над несовершеннолетними», то почему Джек в те дни совсем не чувствовал себя объектом надругательств? Очень скоро частью его жизни станут отношения, сексуальная природа которых уже не будет для него секретом; но лишь тогда он сообразит, что с миссис Машаду занимался тем же, чем теперь со своими подружками. А покамест Джеку не с чем было сравнивать свой новый опыт, он не в силах был осознать, какое кощунство вся миссис Машаду и ее поведение по отношению к нему.

Иногда она причиняла Джеку настоящую физическую боль, правда, всегда ненамеренно. Более того, она казалась мальчику мерзкой, отвратительной – но очень часто, порой одновременно с этим, Джек испытывал необыкновенную к ней тягу. Еще ему постоянно было страшно, что объяснялось просто – Джек не понимал, что, зачем и почему она делает с ним, чего хочет от него и как он должен это исполнять.

Но в одном Джек не сомневался – он очень дорог миссис Машаду. Эту истину не поколебали никакие позднейшие размышления и переосмысления; он ясно помнил – глубоко в душе миссис Машаду восхищалась им, обожала его. Более того, Джек чувствовал, что по-настоящему любим – и это в тот момент, когда родная мать готовилась отослать его прочь в далекий штат Мэн!

Любопытно, впрочем, из-за чего миссис Машаду единственный раз разозлилась на Джека – из-за вопроса про ее детей. Он-то думал, они просто выросли и уехали, но для миссис Машаду тема оказалась чрезвычайно болезненной.

Она сказала Джеку, что больше всего в жизни хочет одного – чтобы мистер Пенис никогда не попал в плохие руки. Но чьи же это плохие руки, своевольных девиц и жадных до денег женщин?

Много лет спустя, уже взрослым, Джек впервые попал на прием к психиатру, и тот все объяснил ему: женщины, склонные к сексуальному и иному насилию над детьми, часто искренне верят, что заботятся о них и оберегают их от беды. То, что мы с вами полагаем надругательством и насилием, для них – форма реализации материнского инстинкта (одна девушка, с которой Джеку предстояло познакомиться позже, сказала бы, услышав такое: «Это не странно, это страшно»).

Джек заметил другое – как в одну ночь превратился из мальчика, который ничего не может от мамы утаить, в мальчика, у которого одно-единственное желание: утаить от мамы как можно больше. Чем полнее он отдавался сексу с миссис Машаду, тем сильнее крепла его убежденность, что он никогда и ни за что не расскажет о ней маме – может быть, кому-то другому при случае и расскажет, но маме никогда и ни за что.

Алиса, впрочем, тоже весьма глубоко погрузилась в отношения с миссис Оустлер (убивая одним махом двух зайцев, то есть заодно успешно дистанцируя себя от Джека), так что мальчику не составило бы труда утаить от нее все, что угодно. Тот факт, что миссис Машаду как-то уж слишком тщательно заботится о стирке, собирая простыни, полотенца и белье не только одного Джека, но равно Алисины вещи и вещи миссис Оустлер, совершенно ускользнул от внимания хозяйки дома и ее любовницы. Если бы миссис Машаду вдруг от Джека забеременела (при допущении, что такое могло случиться), можно поклясться, что миссис Оустлер и Алиса не заметили бы и этого!

Но когда с берегов озера Гурон в августе вернулась Эмма – вся загорелая, с побелевшими на солнце волосами на руках и теле, – она сразу поняла: Джек переменился и причиной тому не только любовь мамы и миссис Оустлер.

– Что это с тобой такое, а, конфетка моя? – допытывалась она. – С чего это ты с такой страстью занимаешься борьбой? Посмотреть на вас, подумаешь, ты не борешься, а трахаешь миссис Машаду!

Оглядываясь назад, Джек никак не мог взять в толк, почему ни Ченко, ни Борис с Павлом ничего не поняли. От них ведь не укрылся повышенный интерес женщин из группы кикбоксинга к борцовским спаррингам между Джеком и миссис Машаду. Эмма, вернувшись с озера Гурон, снова стала ночной няней Джека. И уж конечно и Ченко, и Борис, и Павел много раз видели, как Джек покидает тренировочный зал в компании миссис Машаду на пару-другую часов, либо ранним утром, либо сразу после полудня.

– Мальчик растет, а нынче август! Ему нужно дышать свежим воздухом! – объясняла миссис Машаду.

Они отправлялись в ее квартиру (на Сент-Клер-авеню, недалеко от зала, пешком можно дойти) – по сути дела комнату, с минимумом мебели, на третьем этаже грязного темно-коричневого дома. Из ее окон, если постараться, можно было увидеть овраг, тянущийся позади парка имени сэра Уинстона Черчилля и резервуаров на Сент-Клер, а также двор самого дома с выцветшей травой и заброшенной «тарзанкой». Казалось, все дети, жившие в этом доме, давно выросли и уехали и уже больше никогда не вернутся, а новых никто и не думает здесь производить на свет.

Воздух в квартире миссис Машаду был не свежее, чем в спортзале на Батхерст-стрит, а еще Джека очень удивило отсутствие фотографий семьи хозяйки. Ну, положим, то, что нет фотографий ее мужа, это даже естественно, говорят, он ее бил и периодически возвращается снова. Но почему всего две фотографии детей, на одной один сын, на другой – другой? Обоим столько, сколько Джеку, а ведь миссис Машаду говорила, что между ними четыре года разницы, а теперь они уже «давно взрослые». Правда, она не сказала Джеку, сколько им лет сейчас – словно бы сами эти числа несчастливые, а может, ей было больно признаться себе, что они уже больше не дети.

Квартира с одной спальней, без гостиной, один-единственный комод, кровати нет, просто матрас на полу, кухня, совмещенная со столовой, ни одного шкафа для посуды. Да и посуды самой тоже не наблюдалось. Джек сделал вывод, что если миссис Машаду вообще ест, то ходит в кафе или бары. Как она кормила свою семью, когда та у нее была, он и вовсе вообразить себе не мог – в доме ни обеденного стола, ни стульев, только одинокая табуретка у кухонного стола, на котором ничего не лежит.

Казалось, миссис Машаду лишь недавно въехала в эту квартиру, а не растила здесь своих детей. В любом случае Джек и она приходили туда лишь заняться сексом и быстренько принять душ. Джек не спросил, где спали ее дети, не спросил, почему она зовет себя «миссис» Машаду (вроде развелась и мужа терпеть не может), почему на табличке у двери написано просто «М. Машаду», словно бы слово «миссис» заменяет ей имя.

Визиты в эту квартиру в итоге сказались на внешнем виде Джека сильнее, чем занятия борьбой. Он все время ходил усталый, Ченко недоумевал, как это мальчик потерял два килограмма (Алиса просто предложила Джеку пить больше молока), плюс мистер Пенис отчего-то перестал плакать (еще бы он не перестал, Джек трахался едва не каждый день).

Джеку снился кошмар за кошмаром, вдобавок он очень близко принял к сердцу мамины слова, что он «большой уже», чтобы спать с ней в одной постели. Он знал, что в постель к маме и миссис Оустлер ему залезать не следует; маму же прийти к нему удавалось уговорить редко, и приходила она ненадолго. Джек знал – скоро появится Лесли и уведет ее.