Портье, молчаливый мужчина со странным шрамом на лбу (возможно, вылетел в лобовое стекло при аварии), заказал для него столик на четверых в ресторане «Кроненхалле» – великолепное заведение и идти недалеко, заверил он Джека.

– Мне удалось заказать столик лишь потому, что вы – Джек Бернс, обычно у них все расписано на несколько дней вперед.

Джек вышел на набережную посмотреть на местную фауну, лебедей и уток; сверил часы с башнями двух ближайших церквей (весьма внушительных размеров), заметил, где на Вайнплац стоянка такси. От отеля до Кильхберга не более четверти часа езды, а в этот раз Джек не хотел ни опаздывать, ни приезжать раньше времени.

Ему снова было стыдно – ну почему же он во всем винит мать? Что, если бы она была жива и Джек сейчас ехал на первую встречу с ней? Он не сомневался – будь это так, он бы так же сильно волновался, пребывал в точно таком же возбуждении, как сейчас, ожидая встречи с отцом. Какая глупость, подумал вдруг он, что я до сих пор не могу ее простить; ведь на самом деле я по ней скучаю. Ах, как было бы хорошо, если бы ей можно было сейчас позвонить! Но что бы я ей сказал, подумал Джек.

На самом деле его звонка ждала Каролина Вурц, ей-то ему и надо было бы позвонить, но думал он только о воображаемом звонке Алисе.

– Привет, мам, это я, – хотел сказать ей Джек. – Знаешь, часа через два я увижу папу. Сколько лет прошло, подумать только! Поверь, я это делаю не для того, чтобы тебе досадить, правда-правда. Так я о чем – может, посоветуешь мне, как себя вести на первой встрече?

Он ехал на такси по берегу Цюрихского озера; дорога шла почти у самой воды. На берегу раскинул шатры театральный фестиваль. Погода стояла летняя, теплая, но воздух был какой-то сухой – горный, совсем не влажный, как в Эдинбурге. То и дело из-за деревьев показывались Альпы – Джек каждый раз ахал. Все было чистое, почти блестело (даже такси).

В городке Кильхберг жило около семи тысяч человек. Дома выглядели солидно, почти у каждого свой сад, к причалу постоянно подходят пароходики – не город, а курорт. Водитель сказал Джеку, что на «правом» берегу озера живут люди побогаче.

– Европейцы любят, чтобы окна выходили на запад, – объяснил он.

Кильхберг располагался на «левом» берегу и смотрел на восток. Джеку городок показался очаровательным; он углядел даже виноградник (а может, это просто ферма), да и больница стояла высоко, из нее открывался шикарный вид на озеро (на восток), на сам город Цюрих (на север) и на Альпы (на юг).

– Пациенты обычно приезжают сюда на автобусе, он ходит от Бюрклиплац прямо до больницы, – продолжил таксист, – ну, я имею в виду, те, кому позволено покидать лечебницу.

Тут он смерил Джека подозрительным взглядом – а ну как его пассажир беглый псих из Кильхберга?

– В следующий раз лучше садитесь на автобус, номер 161. Впрочем, не знаю, как у вас с памятью.

Таксист был родом с Ближнего Востока, может, турок; слово «европейцы» он произносил с явным отвращением, по-английски говорил лучше, чем по-немецки. Немецкий у них с Джеком оказался примерно на одном уровне – произнеся всего пару фраз, таксист перешел на английский. Интересно, подумал Джек, почему он меня принял за пациента; видимо, нечасто ходит в кино.

А вот юная, стройная (точнее, тощая) женщина в кроссовках и спортивном костюме, встретившая Джека у входа в клинику (он вошел в первое же здание, показавшееся ему стационаром), в кино, судя по всему, ходила регулярно. За дверью оказался зал с креслами и стойка (видимо, регистратура), между ними и дефилировала туда-сюда означенная дама. Наверное, решил Джек, это инструктор по физподготовке, а может, медсестра из отделения физиотерапии или просто персональный тренер кого-нибудь из пациентов. Надо бы ей немного больше есть, подумал Джек, слишком атлетично выглядит.

– А ну стоять! – произнесла она вдруг по-английски и показала на Джека пальцем. Они были в зале одни. Джек замер.

Из коридора выбежала медсестра.

– Памела, er ist harmlos! («Памела, он не причинит тебе вреда!») – сказала она.

– Разумеется, не причинит – его же тут нет, это галлюцинация. Таблетки действуют, можешь не беспокоиться. Я знаю, что он не причинит мне вреда – ведь на самом деле его нет.

Акцент американский, и однако же медсестра обратилась к ней по-немецки и она ее поняла. Наверное, девушка давно живет в клинике и выучила немецкий, подумал Джек.

– Es tut mir leid («Простите, мне жаль, что так вышло»), – сказала медсестра Джеку и увела американку.

– С ним надо говорить по-английски, – заметила Памела. – Если бы это была не галлюцинация, он бы говорил по-английски, как в кино.

– Я к профессору Риттеру, у меня назначено! – крикнул медсестре вслед Джек.

– Ich bin gleich wieder da! («Я сейчас вернусь!») – ответила она ему.

Медсестра и больная ушли прочь по коридору, Джек уже их не видел, но до сих пор слышал высокий голос тощей пациентки. Как же это я перепутал пациентку с врачом, может, я сам не в своем уме, подумал Джек.

– Они же обычно не говорят, – объясняла Памела сестре, – они просто появляются, и все. Боже мой, может быть, таблетки не действуют?

– Das macht nichts («He обращай внимания»), – успокаивала ее сестра.

Ну да, Джек Бернс, кинозвезда, появляется в психиатрической лечебнице. Неудивительно, первый же пациент принял его за галлюцинацию. Доктор Гарсия, впрочем, сказала бы, что это неплохое определение для понятия «актер».

Вернулась медсестра, бормоча что-то себе под нос по-немецки и качая головой. Если бы не халат, Джек бы принял ее за пациентку. Низкого роста, за пятьдесят, крепко сбитая, вьющиеся седые волосы (некогда была блондинкой, подумал Джек), говорит отрывисто.

– Смешно, не правда ли – вы появились у нас впервые и сразу же наткнулись на нашу единственную американку, – сказала медсестра. – Бляйбель, – добавила она, с силой и страстью пожав Джеку руку.

– Прошу прощения?

– Вальтраут Бляйбель – это меня так зовут!

– Вот оно что. А я Джек Бернс.

– Я знаю. Профессор Риттер ждет вас. Мы тут все вас ждали – за исключением только бедняжки Памелы.

Они вышли из здания, пересекли вымощенный плиткой павильон – сад со скульптурами и неглубоким прудом с лилиями (утонуть тут, я полагаю, нельзя, подумал Джек). Много зданий, у всех очень большие окна, на некоторых стеклах нарисованы птицы.

– Это чтобы птиц отгонять, наверное, у вас тоже так делают, в Америке, – сказала сестра Бляйбель.

– Я, видимо, ошибся зданием.

– Еще бы, это женский стационар. Таким, как вы, лучше там не появляться.

На территории больницы поддерживался образцовый порядок. По дорожкам ходили люди, некоторые сидели на скамейках и смотрели на озеро; никто ни капли не похож на сумасшедшего. Озеро буквально кишит лодками.

– Я иногда вожу Уильяма в город, мы покупаем ему вещи, – продолжила медсестра. – Никогда еще не встречала мужчину, который настолько обожает покупать одежду – ваш отец первый, он без ума от модных магазинов. Правда, когда он меряет одежду, с ним непросто – это все зеркала. Доктор фон Pop называет их «пусковыми механизмами». Но со мной Уильям ведет себя хорошо; скажем так, не дурачится.

Они зашли в здание, похожее на офис, хотя пахло оттуда едой – видимо, там кафетерий или больничная столовая. Джек последовал за медсестрой на второй этаж, заметив, что та шагает через ступеньку – а ведь она низкорослая женщина в юбке, это говорит о ее решительности. Ясно, почему папа не считает возможным дурачиться в обществе медсестры Бляйбель.

Они нашли профессора Риттера в конференц-зале, в полном одиночестве – он сидел во главе длинного стола, что-то писал в блокноте. Увидев Джека, он подпрыгнул и бросился пожимать руку – в самом деле, немного похож на Дэвида Нивена, хотя и без теннисной ракетки. Жилистый мужчина, рукопожатие как у гидравлического пресса, брюки цвета хаки в складку, штанины отглажены, темно-зеленая рубашка с короткими рукавами, начищенные до блеска коричневые туфли.