Джековой сестре исполнилось двадцать восемь. Преподавателям Эдинбургского университета платят столько, что о детях не может идти и речи, – Хетер даже на оплату лечения Уильяма не хватает.

– Она замужем?

– Разумеется, нет!

– Ты говорила про детей, Каролина.

– Я рассуждала теоретически, зная ее доходы, – уточнила мисс Вурц. – У Хетер есть друг, он ирландец. Но она не собирается за него. Она сказала, что при ее заработке даже думать нельзя о семье, но это полбеды – ей нужна твоя помощь, ей и Уильяму.

У меня есть сестра! У меня есть сестра!!! Так думал Джек в этот миг. Какая восхитительная новость! И ей нужна моя помощь! На свете, оказывается, есть человек, нуждающийся в его помощи, нуждающийся в нем самом – вот это новость так новость!

Мало этого, Джекова сестра обожала папу, просто боготворила его, по словам мисс Вурц. Но жизнь ее легкой не назовешь, и папину тоже. Мисс Вурц в самом деле было что рассказать Джеку после разговора с Хетер.

Уильям Бернс встретил свою вторую любовь в Германии. Его чувства к юной певице оказались еще сильнее, чем к дочери коменданта, он полюбил ее и женился на ней. Звали девушку Барбара Штайнер, она познакомила Уильяма с творчеством Шуберта. Исполнение немецких песен под аккомпанемент пианофорте – «предка современного фортепиано», объяснила мисс Вурц Джеку, – вдохновило Уильяма. Это было для него нечто новое, иная форма искусства, ничуть не уступающая органу, да и Барбара Штайнер оказалась не минутным увлечением; они пели и преподавали вместе.

– У меня есть сын, но я, быть может, никогда его больше не увижу, – сразу же сказал Уильям Барбаре.

По словам Хетер, она прожила детство с Джеком – он всегда был рядом, эмоционально и психологически, еще до того, как стал киноактером и папа принялся без конца смотреть его фильмы на видеокассетах и DVD. Мисс Вурц сказала, что Уильям якобы знает все его реплики – во всех фильмах – наизусть.

Уильям Бернс и Барбара Штайнер пожили в Мюнхене, в Кельне, в Штутгарте – всего они провели в Германии пять лет. Когда Барбара была беременна Хетер, Уильяму выпал шанс вернуться в Эдинбург, и он им воспользовался. Хетер родилась в Шотландии, а ее родители вместе преподавали на музыкальном факультете университета – как и она после них.

Уильям снова сел за мануал Старика Уиллиса в Старом соборе Св. Павла – другое дело, что орган отреставрировали за время его отсутствия и значительно увеличили число регистров. Впрочем, это мало на чем сказалось – главное был не орган, а церковь и ее знаменитое на весь мир время реверберации. Уильям снова оказался под крышей своего любимого Св. Павла и под крылом Шотландской епископальной церкви, в своем родном городе.

Мисс Вурц, добрая душа, сразу же решила, что жизнь Уильяма полностью наладилась. Разве не замечательно, что, после стольких странствий и потрясений, он вернулся домой и остепенился? Он нашел идеальную женщину, рожденная ею дочь даст ему столько счастья, сколько он может взять, заменит ему, сколь возможно, сына.

Конечно, ничего подобного не произошло. Барбара умирала от ностальгии по Германии. В ее глазах Эдинбург не был городом классической музыки; музыки-то тут много, но почти вся она низкопробная. Климат влажный, небо серое. Барбара решила, что именно влажность виновна в новом обострении ее хронического бронхита; она шутила, что превратилась в кашляющую певицу, другое дело, что кашель оказался серьезнее, чем она подозревала.

В общем, мисс Вурц поведала Джеку, что из слов Хетер у нее сложился яркий портрет Барбары как вечной жалобщицы (и это всего за один телефонный разговор!). Она считала, что все шотландцы (за исключением одного лишь Уильяма) некрасивые и плохо одеваются, женщины еще уродливее мужчин и одеваться не умеют совсем. Виски – подлинное проклятие, и дело не только в опьянении (Уильям-то не пил совсем), а в том, что оно убивает вкусовые рецепторы, благодаря чему шотландцы совершенно лишены возможности заметить, как ужасна на вкус их еда! Килты, как и баварские штаны, прилично носить лишь детям – так считала Барбара (Уильям, конечно, в килте не ходил ни разу в жизни). Летом, когда погода наконец делалась чуть получше, город наводняли полчища туристов, особенно американцев. А еще у Барбары была аллергия на шерсть, поэтому продукция шотландской ткацкой промышленности со знаменитыми узорами ее не радовала.

Мама сочла уже одного ребенка такой непереносимой ношей, поведала Хетер далее мисс Вурц, что решительно отвергла все попытки Уильяма завести еще детей. Барбара по природе не слишком годилась в матери, и все время, проведенное ею с крошкой Хетер, было для нее сущей пыткой – тем не менее она урезала свои учебные часы наполовину, чтобы чаще бывать с дочерью.

Родители Барбары Штайнер развелись, этот ужас засел в нее так глубоко, что она периодически начинала бояться, как бы Уильям ее не бросил. Он и думать про это не думал; по словам Хетер, он был «рабски предан» своей жене. Он даже считал, что виновен в ее несчастьях – ведь это он отобрал у нее родную Германию. Он предложил ей вернуться туда, но Барбара решила, что Уильям будет там несчастен и разведется с ней.

До развода родители регулярно возили Барбару в швейцарские и австрийские Альпы кататься на лыжах. После развода она ездила то с мамой, то с папой, по очереди; поездки из удовольствия стали упражнениями в стоицизме – тяжелые физические нагрузки, тяжелое общение, молчание за едой, к тому же оба родителя много пили. И все же несчастная мама повторяла дочери названия лыжных курортов, словно имена святых – Занкт-Антон, Клостерс, Лех, Венген, Церматт, Занкт-Кристоф и так далее.

Пока они жили в Германии, Барбара Штайнер научила Уильяма Бернса кой-как кататься на горных лыжах; Джек с трудом смог вообразить себе папу, татуированного органиста, на альпийском склоне. Но из Шотландии до Альп – не ближний свет.

– Мы съездим туда, когда ты подрастешь, а пока ты мала еще, – говорила мама Хетер.

Можете себе представить, каким эхом отдавались эти слова в ушах Джека – когда-то Алиса говорила ему то же самое!

Хронический бронхит оказался раком легких, Барбара считала, что «заразилась» им в Эдинбурге, словно рак – это такой подвид простуды.

– Не удивлюсь, если докажут, что Эдинбург – родина рака легких, – полушутя-полусерьезно говорила Барбара, прокашлявшись. Рак положил конец ее карьере певицы, но убил ее не он.

Хетер была слишком мала и не помнила никаких позитивных последствий победы мамы над недугом. В памяти остались лишь рвота и мамины парики. Наверное, Хетер было тогда лет пять, сказала Джеку мисс Вурц. Девочка едва помнила свою первую поездку с родителями в Клостерс; единственное воспоминание – плохое настроение мамы, которая слишком устала после лечения, чтобы кататься.

Джек, конечно, сказал мисс Вурц, что воспоминания пятилетней Хетер не стоят, скорее всего, выеденного яйца. Мисс Вурц отвела этот аргумент – хотя девочке и было всего пять, она хорошо запомнила главную черту маминого характера. Барбара Штайнер ненавидела англичан и шотландцев за то, что они ездят «по неправильной стороне дороги». Она регулярно донимала мужа и дочь статистикой – сколько иностранных туристов гибнет каждый год на дорогах в Эдинбурге. Как правило, они переходят улицу, посмотрев не в ту сторону.

– Может, рак ко мне и не вернется, – говорила Барбара Уильяму и своей пятилетней дочери, – но клянусь, в один прекрасный день меня собьет машина, и все потому, что у вас ездят по неправильной стороне!

Так и вышло. И хотя на всех переходах и светофорах в Англии и Шотландии аршинными буквами написано «СМОТРИ ВПРАВО» и к тому же Барбара прожила в Эдинбурге шесть лет, но это не помешало ей в один прекрасный день посмотреть налево и ступить на дорогу, где ее тут же сбило такси.

– Хетер сказала, это случилось где-то неподалеку от Шарлотт-сквер, – сказала Джеку мисс Вурц. – Она пошла с мамой на книжную выставку, там какая-то детская писательница читала свои книжки. Послушав, они собрались домой, надо было перейти улицу, и Хетер посмотрела в нужную сторону, а Барбара – в противоположную. Девочка видела приближающееся такси и взяла маму за руку, но мама ступила на проезжую часть. Она погибла на месте; Хетер помнит, как царапнула ногтями маме по руке.