Он поселится в гостевом крыле дома, который когда-то звал «особняком Оустлеров», в Форест-Хилл. Спать он будет в Эмминой спальне, она вызвала у него теплые чувства, особенно кровать. Здоровенный письменный стол он перенесет в комнату, служившую когда-то спальней ему самому, где его когда-то изнасиловала миссис Машаду; эта комната, пусть в ней Джек и лишился невинности, станет его кабинетом. Такой вот получится, как сказала бы Алиса, «комплект» (спальня, стол, умирающая мама и миссис Оустлер) – даже, можно сказать, «боекомплект», как нельзя лучше подходящий для завершения работы над Джековым (или Эмминым) сценарием по «Глотателю».

Сценарий, как было сказано, Джек вместе с заметками Эммы переписал от руки. Он возил его с собой. Ему нужно было всего ничего – еще бумаги и карандашей. Лесли тут же вызвалась купить необходимое и сразу же все исполнила – еще бы, кто, как не она, ветеран хождения по магазинам! Она даже купила ему новую настольную лампу.

Лесли была очень благодарна Джеку, что он не оставил ее наедине с Алисой, ее сменами настроения и изменениями в личности.

Сначала ему было не по себе – он весь день оставался наедине с миссис Оустлер. Он боялся, что однажды она войдет голая к нему в комнату и на него накинется. Ведь мама не только разрешила ему спать с Лесли, она регулярно подзуживала ее переспать с Джеком, особенно когда та мыла посуду после ужина, Джек слушал музыку, а сама она лежала на диване.

– Лесли, почему бы тебе не переспать с Джеком сегодня ночью, а? – кричала Алиса на кухню.

– Мам, ради бога…

– Нет, Алиса, спасибо! – отзывалась из кухни миссис Оустлер.

– А ты попробуй, вдруг тебе понравится, – сказала Алиса как-то за ужином. – Ты не храпишь, Джек? С ним ты спокойно заснешь, Лесли, – не то что со мной. Всю ночь он не сможет, правда, Джек?

– Алиса, прекрати, пожалуйста, – возмутилась Лесли.

– Нет, это ты прекрати, сколько ты еще думаешь спать со мной, а? – рявкнула на нее Алиса. – Надеюсь, когда я впаду в кому, ты бросишь это занятие!

– Мам, мы с Лесли не хотим спать друг с другом, – попытался урезонить ее Джек.

– Нет, вы оба хотите, я же знаю, – ответила мать. – Лесли, ведь ты хочешь спать с Джеком? Ну разумеется, хочешь! – весело сказала она, не дав миссис Оустлер ответить.

Джек мог только воображать, какое дисфункциональное варево изготовила бы из них троих Эмма – в этой «семье» страсти кипели покруче, чем у читательницы сценариев и порнозвезды-бодибилдера. Он в буквальном смысле жил в идеальной атмосфере для работы над таким сюжетом. Ему это нравилось.

Сам сценарий превращался в перемешанный до неразличимости коктейль из плагиата и собственного творчества, в смесь жесткой коммерции и ослепительных лучей света, в которых плавают знакомые, но поразительные пылинки – именно они, «эти обычные, но хорошо подсвеченные вещи больше всего и запоминаются после просмотра», говорила Эмма.

Джек, наверное, был очень верен цели превратить лучшую книгу лучшей подруги в лучший сценарий и поэтому совсем перестал бояться, что на него голышом накинется миссис Оустлер (она почти не беспокоила Джека). Исчезновению этого страха способствовало и поведение Алисы, которая мотала им нервы с особым остервенением, и чем дальше, тем больше.

Иногда Джек спускался на кухню, заварить себе чай или съесть яблоко или банан; частенько он находил там миссис Оустлер, она сидела за кухонным столом с таким видом, словно Алиса или только что вышла из-за него, или с минуты на минуту вернется. В такие моменты миссис Оустлер, как всегда лаконично, излагала ему, подробность за подробностью, все, что знала о его отце.

Ему казалось, что миссис Оустлер все время выглядит уставшей до изнеможения. Воспоминания о том, что Алиса когда-то рассказала ей про Джекова папу, охватывали ее случайно, в непредсказуемой последовательности и в самые неожиданные моменты; Джек в ее обществе чувствовал, будто сидит на пороховой бочке – того и гляди в следующий миг поведает ему какую-то новую тайну мадридского двора. К сожалению, Алиса объясняла внешний вид Лесли иначе – видимо, ее весь день как следует трахал Джек; она с неизменной регулярностью сообщала миссис Оустлер свои наблюдения.

– Ты спала с ним, Лесли, признавайся, – говорила мать, вернувшись домой из «Дочурки Алисы».

– Нет, не спала, – отвечала миссис Оустлер, не двигаясь с места, словно приклеенная.

– Но выглядишь ты так, словно спала, да что там, – говорила Алиса, – словно тебя трахали весь день без продыху!

Было бы легко списать все это на опухоль; уж больно удобно объяснять Алисины возмутительные выходки болезнью. Но она даже говорить стала по-другому. Нет, дикция не пострадала, видимо, уроки мисс Вурц прочно засели у нее в голове – дело было в грубости. Алиса никогда столько не ругалась – в отличие от Эммы, которая сквернословила постоянно, в отличие от миссис Оустлер, которая при случае могла ввернуть крепкое словцо, в отличие от Джека (Алиса никогда не упускала случая упрекнуть его за ругань, к которой он пристрастился «после Калифорнии»).

А у Джека работа шла своим чередом. Он даже показал черновой вариант миссис Оустлер – она сказала, что отдала бы правую руку, только бы его прочитать. Он очень удивился, какие сильные чувства вызвал у Лесли сценарий; она похвалила Джека и сказала, что все сделано как нельзя ближе к книге, и даже составила список мелких различий между книгой и сценарием. Список не преследовал цель критиковать Джека – нет, она просто хотела показать ему, что хорошо знает книгу, тщательно прочла сценарий и все заметила. В список, разумеется, попали как изменения, придуманные Эммой, так и Джековы инновации.

– Нет, ты скажи, тебе понравилось? – спросил он Лесли.

– Ужасно понравилось, Джек, – сказала она со слезами на глазах.

Джек Бернс переживал свой первый писательский опыт, и его еще никогда не хвалили за литературные заслуги. Поэтому с того дня что-то сильно изменилось в его отношениях с миссис Оустлер. Их объединило нечто большее, чем надвигающаяся смерть Алисы; теперь их связывала и Эмма – благодаря ей Джек получил возможность сделать из книги сценарий и привлечь к работе Лесли.

А еще их объединял решительный отказ Алисы говорить с сыном про отца – и ответственность, легшая в силу этого на миссис Оустлер; она из кожи вон лезла, только бы припомнить все, что знала об Уильяме. А еще (что было самое гадкое, впрочем, в итоге это стало для них просто забавным) – беспрестанные наглые усилия Алисы заставить их спать друг с другом, прилагаемые ею с необъяснимым упорством. Между тем Джек и Лесли давно решили, что спать друг с другом не будут – по меньшей мере, пока Алиса жива и полна желания сделать их любовниками. Тут была одна сложность – несмотря на слабеющий рассудок, Алиса была права, они все больше и больше хотели спать друг с другом.

Алиса, конечно, совсем выжила из ума, но в какой мере тут виновна опухоль, а в какой – ее неувядающая ненависть к Уильяму Бернсу, миссис Оустлер и Джек так и не узнали.

Однажды ночью Джек застал мать у себя в кровати (то есть в бывшей кровати Эммы), она спала совершенно обнаженная. Он ее разбудил, она сказала, что легла у него, чтобы он мог наконец пойти к Лесли и трахнуть ее. Джек отправился спать в свою комнату, то есть ту, где ему когда-то преподавала жестокие уроки миссис Машаду.

Эта сцена больше не повторилась, но за ней последовали другие. Однажды миссис Оустлер позвонила полиция – ее вызвали соседи «Дочурки Алисы» по Квин-стрит. В заведении вовсю горланил Боб Дилан, при этом дверь была заперта, а ставни закрыты. Да что соседи, жаловались даже проезжающие мимо на автомобилях. Так Джек с миссис Оустлер и узнали, что Алиса закрывала «Дочурку» почти сразу после открытия и на весь день укладывалась дрыхнуть на диване. Но в последнее время во сне ей слышались какие-то голоса, объяснила она им (Лесли же говорила, что Алиса и не думала смыкать глаз, только храпела иногда).

– Что за голоса? – спрашивала ее Лесли.