Они спали, вдруг зазвонил телефон. Рановато для Эммы, подумал Джек. Наверное, звонят из Торонто, тот же часовой пояс, что и Нью-Йорк. Он глянул на часы, начало седьмого утра – для мамы вообще-то тоже рановато.

Эрика Штейнберг? Нет, слишком тактичная дама, чтобы звонить в такую рань, она же знает, что он спит с Мими Ледерер, Эрика вообще все знала. Наверное, Харви Вайнштейн, решил Джек. Этот тип звонит кому угодно когда угодно, он и раньше будил Джека ни свет ни заря. Наверное, Джек что-нибудь лишнее сболтнул в одном из этих бесконечных интервью.

Им, впрочем, все равно вставать рано – Джеку снова предстояло целый день давать интервью, Мими же преподавала в Джулиарде,[19] а потом ей на самолет. Она играла в каком-то трио или квартете, у них концерт в Миннеаполисе, а может, в Кливленде, Джек не запомнил.

– Наверное, это портье, запутался с твоим заказом на завтрак в номер, – сказала Мими, – я тебе говорила вчера, Джек, что нужно заказывать себе нормальный завтрак.

Мими долго пилила Джека за его «диссертацию о завтраке», как она это назвала; портье и его подручные в «Марке» (да почти во всех нью-йоркских отелях) не очень хорошо владеют английским, говорила она, поэтому Джеку следовало просто отметить галочкой, что ему нужно, а не пускаться в разъяснения.

Джек возражал – нужно было точно указать, как именно сварить яйцо, а понять слова «только обезжиренный йогурт» может любой.

– Наверное, это Харви Вайнштейн, – сказал Джек Мими и только после этого взял трубку. – Да?

– Это ваша мать, мистер Радужный, – сказал портье.

В фильме у Радужного Билли нет матери, но Джек сказал:

– Давайте.

Где она сейчас, подумал Джек. По словам Мими, он так еще и не проснулся в этот момент.

Недавно проходила какая-то тату-конференция в Санта-Розе. Когда же мама заезжала к нему в Лос-Анджелес, перед ней или на обратном пути? Нет, все-таки на пути оттуда, потому что все уши прожужжала ему, что там да как было на конференции.

Кажется, она жила в отеле «Фламинго», не то «Розовый фламинго». Вроде бы там играли какие-то блюзмены, «Пьяные петухи» или что-то в этом роде. Мама перечислила всех участников и описала все, что они пили, ели и делали.

По словам мамы, конференция больше походила на трехдневную беспробудную пьянку, татуировщики вообще бухали, как несовершеннолетние. Алиса едва лыко вязала на пути из Санта-Розы домой. Как Джек мог забыть про историю с Капитаном Доном и его шпагоглотательскими номерами? А еще была Сьюзи Мин, акробатка, тоже что-то представляла. Так, значит, мама звонит не из Санта-Розы.

А, из Парижа – вот почему она так рано звонит. В Париже-то середина дня, наверное, Алиса что-то напутала с разницей в часовых поясах. Но вроде она и из Парижа уже вернулась?

Да-да, вернулась. Она сказала ему, что встречалась с дядей Паули и Малышом Винни Майерсом и какими-то еще татуировщиками; в Париже была не конференция, а рабочая встреча по подготовке Международного фестиваля татуировок в столице Франции. Все это придумал Тин-Тин, лучший татуировщик Парижа, по словам Алисы. Там был Стефан Шодсег из Авиньона, Филипп Ле из Лозанны и, наверное, даже Роонуи с острова Муреа, что во Французской Полинезии.

Все они жили в отеле, расположенном в квартале красных фонарей, близ «Мулен Руж». Один из вечеров был отдан специалистам по пирсингу – они поднимали различные предметы домашнего обихода с помощью железяк, продетых в их губы, соски, пенисы и так далее.

Но все это было много недель, а то и месяцев назад! Мама явно звонит из Торонто, и там такая же несусветная рань, как и в Нью-Йорке.

– Джеки, какой ужас, какой ужас! – зарыдала мама в трубку.

– Мам, ты где, в Торонто?

– Разумеется, я в Торонто, – несколько возмущенным тоном ответила Алиса. – Джеки, какой ужас!

Наверное, валяется пьяная у себя в салоне, проснулась с дикого похмелья посреди иголок, подумал Джек. Видимо, умер какой-то из ее коллег-татуировщиков, кто-то из стариков-моряков, Матросик Джерри, может быть, или ее друг по Галифаксу Чарли Сноу.

– Я просто слов не нахожу, мне так больно тебе это говорить, милый, – рыдала Алиса.

– Мама, черт побери, скажи наконец, что случилось! – оборвал ее Джек; наверное, ее наконец-то бросила Лесли Оустлер, ради другой женщины.

– Эмма, Джеки… Ее больше нет, понимаешь, больше нет!

– Что значит «больше нет»?

Это был инстинктивный ответ – телефон вмиг стал как ледяной. Джек словно увидел блестящую поверхность Тихого океана, как его видишь впервые, повернув с бульвара Сансет на Чотокву – перед тобой несущиеся (ночью) или стоящие (днем) автомобили на Тихоокеанском шоссе, лента из бетона и асфальта, а за ней – безбрежная голубизна.

– Что случилось? – спросил Джек.

Он не заметил, что сел на кровати, задрожал и Мими Ледерер обняла его сзади, как свою виолончель, и руками и ногами.

– Лесли уже уехала в аэропорт, – продолжила Алиса, словно не расслышав вопрос Джека, – мне надо было бы поехать с ней, но ты же знаешь Лесли, она даже слезинки не проронила!

– Мама, что случилось с Эммой?

– Боже мой, только не Эмма! – закричала Мими; она обнимала его, словно саван, целовала в шею.

– Джек, ты не один!

– Разумеется, я не один! Что случилось с Эммой, мам?

– Кажется, тебе следовало сегодня быть с ней, Джек.

– Мам!..

– Эмма танцевала, – сказала Алиса, – познакомилась на танцах с каким-то мальчишкой, Лесли сказала мне название этого заведения, боже мой, ужас, что-то кокосовое…

– Не важно, мам, что дальше?

– Она привезла мальчишку домой.

Раз Эмма довезла мальчишку до дома, то, значит, она умерла не во время танцев.

– От чего она умерла, мам?

– О, это так ужасно! Говорят, инфаркт, но она же такая молодая!

– Кто говорит?

– Полиция, это они позвонили нам. Джек, как у нее мог быть инфаркт?

Как? Да запросто, подумал Джек, даже в ее возрасте – ведь сколько она ела, пила, и дергала штанги, и таскала себе детишек с танцев! Но наркотиков не употребляла. Мальчишек в последнее время было больше, чем обычно, – Эмма согласилась с Джеком, что они безопаснее, чем бодибилдеры.

– Надо будет делать вскрытие, – сказал он.

– Зачем, если был инфаркт?

– Мам, вообще-то в тридцать девять лет инфаркты у женщин случаются нечасто.

– Мальчик… он был несовершеннолетний, – прошептала Алиса. – Полиция отказывается называть его имя.

– Да плевать, как его зовут, – сказал Джек. Да она и водила к себе только несовершеннолетних, на вид по крайней мере. О-го-го, Эмма умерла, трахаясь с несовершеннолетним, снятым на танцах!

Джек подумал, что сам мальчишка тоже получил хорошенькую психологическую травму. Разумеется, Эмма приказала ему не двигаться и лечь на спину, а сама села на него верхом. Наверное, он дернулся. Если у мальчишки это было в первый раз, если Эмма сняла его только потому, что он небольшого роста, то каково это, лежать такой крошкой, в первый раз, под женщиной весом в девяносто три кило, и тут вдруг она умирает прямо на тебе!

– Мальчик сам вызвал полицию, – шепотом продолжила Алиса, – Джек, скажи, у Эммы была, что ли, привычка…

– Вроде того.

– Тебе нужно перехватить Лесли в аэропорту. Ей нельзя сейчас быть одной. Я знаю Лесли, у нее будет срыв, я тебе гарантирую.

Джек не мог себе вообразить нервный срыв у миссис Оустлер, но мысль о том, что она без свидетелей входит в их дом на Энтраде, очень ему не понравилась. Интересно, что там раскидано по дому? Например, если Лесли найдет ее коллекцию порно, это еще ничего, а что, если она прочтет ее бумаги? Недописанный роман? Сам Джек не видел из него ни листочка.

– Я вылечу, как только смогу, мам. Если Лесли позвонит, скажи, что я буду в Лос-Анджелесе до темноты.

Он знал: Эрика Штейнберг – добрая душа, по такому поводу она освободит его от всех встреч с прессой.

Все, кто был знаком с Джеком, знали, что Эмма ему больше чем сестра, она его ближайший друг, самый родной ему человек. В результате «Мирамакс» сделал для него все – позаботился о билетах и даже вызвал машину в аэропорт. Эрика предложила слетать с ним; Джек искренне поблагодарил ее, но отказался.