Маленький солдат был целиком накрыт одеялом, видны были только его ступни. Учитывая его рост, голова его должна была лежать у мамы между грудей, их видно не было; наверное, подумал Джек, самый маленький солдат приходит в себя – ему, должно быть, тоже приснился кошмар. Ага, теперь понятно, почему дрожит кровать. Джек знал, что нынешней ночью всем снятся кошмары, как и ему самому; конечно, солдату тоже приснился кошмар, решил Джек, и вот он тоже забрался к маме в кровать. Джек определенно воспринимал самого маленького солдата как своего сверстника, такого же маленького ребенка.
И тут, судя по всему, солдату приснился еще один кошмар, похуже прежнего. Он резким движением сбросил одеяло – в свете ванной Джек увидел его голую задницу, – а мама, наверное, слишком сильно его обняла, потому что он громко застонал. Тут мама открыла глаза и увидела Джека – вот он, стоит у изножья, еще один маленький солдат, на часах. Алиса сначала не узнала сына – видимо, помешала форма.
Она завопила; для Джека это было большой неожиданностью, как и для маленького солдата. Он обернулся, увидел Джека в форме и тоже завопил – голос был точь-в-точь как у маленького мальчика! И тут Джеку стало так страшно, – еще бы, у всех сразу такой ужасный кошмар, – что он тоже завопил. Он даже намочил штаны от страха – не свои, а самого маленького солдата.
– Джеки! – воскликнула мама, придя в себя.
– Мне приснилось, что я утонул во рву, – начал Джек. – Там были мертвые солдаты, из прошлого, на дне вместе со мной. И ты там тоже был, – сказал он самому маленькому солдату.
Впрочем, тот уже не казался ему таким уж маленьким. У него оказался такой большой пенис, что Джек раскрыл глаза; в длину тот был не меньше, чем половина ствола винтовки, с помощью которой солдат вытянул его на лед. А еще интереснее, что пенис стоял почти вертикально, под небольшим углом, точь-в-точь как винтовка, когда берут на караул.
– Так, тебе лучше уйти, – сказала Алиса самому маленькому солдату.
Как и полагается солдату, он не стал обсуждать приказ и строевым шагом отправился в ванную, а закончив там свои дела, вернулся в Алисину спальню одеться. Джек тем временем снял форму, аккуратно сложил ее на стуле и заполз к маме под одеяло.
Вместе они смотрели, как одевается самый маленький солдат. Джеку было очень стыдно, что он написал в штаны своему спасителю; от Джека не укрылся момент, когда последний это обнаружил. На лице солдата отобразилась неуверенность и отвращение – а вовсе не беспокойство и страх за его жизнь, которые Джек видел на его лице, когда тот полз к нему по тонкому льду в нижнем белье.
Но все же он был солдат и глянул на Джека с пониманием и даже с уважением, словно бы написать в штаны – то самое, что по уставу полагается совершить в такой ситуации. Перед тем как покинуть их, он сделал то, что хотел сделать Джек, – отдал ему с мамой честь по всем правилам.
Джек, хотя и видел его совершенно обнаженным, не заметил на его теле ни татуировок, ни бинтов. Вместо того, чтобы заснуть, – Джек боялся, что если заснет, то снова попадет на дно Кастельгравен, – он задал маме волнующий вопрос:
– А ты сделала ему бесплатную татуировку? Я не увидел у него на теле ничего.
– Я… конечно, я сделала ее, – неуверенно, не сразу сказала мама. – Ты просто не заметил.
– А что ты вывела на нем?
– Ммм… маленького солдата, – снова неуверенно и не сразу ответила мама. – Совсем маленького, еще меньше его самого.
Джек теперь не думал, что солдат такой уж маленький – разве можно быть маленьким с таким пенисом, длиной в полвинтовки, – но сказал только:
– А куда ты ее нанесла?
– На левую икру, – ответила мама.
Джек подумал, что, должно быть, всему виной неверный свет из ванной – ведь он точно помнил, что внимательно смотрел на икры солдата и ничего там не увидел. Но Джек решил, что действительно просто не заметил татуировку, как сказала мама.
Джек заснул у нее в объятиях, как обычно после кошмаров, – и вовсе не в такой неудобной позе, в какой с ней под одеялом лежал самый маленький солдат.
На этом и кончился их визит в Копенгаген; в следующий раз Джек попал туда лишь через тридцать с лишним лет. Но все это время он не забывал ни Татуоле, ни Бабника Мадсена, ни их доброту по отношению к нему и к маме. Не забыл он и покрытый тонким льдом ров Кастельгравен, где чуть было не встретил свой конец, и самого маленького солдата, который спас его – и тем самым спас его маму.
Конечно, Джек так и не понял, что на самом деле произошло. Копенгаген стал своего рода шаблоном, дальше все шло так же, как было там, – но Джек пропустил все мимо ушей. Ему столько всего еще предстояло понять, особенно те вещи, про которые мама не хотела говорить с ним, – среди них было и значение словосочетания «делать бесплатную татуировку», и многое-многое другое.
Продолжал ему сниться и тот же кошмар, всегда один и тот же. Он уже утонул, борьба за жизнь осталась в прошлом, его окружал только вечный холод. Эту вечность Джек делил со всеми солдатами, погибшими в Европе за долгие столетия ее истории. Один из них особенно бросался ему в глаза – тот самый маленький солдат; но причиной тому был не пенис противоестественной величины, а то, с какой стоической обреченностью солдат отдавал ему честь.
Глава 3. Шведский бухгалтер
Однажды, став постарше, Джек спросил маму, почему папа не поехал в Англию, почему они не стали его там искать. В Англии ведь тоже полным-полно женщин и органов – да и тату-салонов хоть отбавляй.
Алиса ответила, что в Уильяме было слишком много шотландского, чтобы отправиться в Англию. Он ненавидел англичан, сказала она, и даже за женщиной не поехал бы туда, не говоря уж об органе или татуировке. Меж тем сколько же шотландского на самом деле было в Уильяме Бернсе, если он отказался от имени Каллум?
В Копенгагене Алиса и Джек сели на паром в Мальме, а оттуда поездом добрались до Стокгольма. Наступил новый, 1970 год, стоял январь, в это время в Швеции световой день короток. Судя по всему, Уильям ушел в подполье вскоре после своего прибытия, а до открытия первого легального салона Дока Фореста оставалось еще целых два года. Поэтому найти его было не легче, чем самого Уильяма.
Первым делом Алиса и Джек направились в церковь Ядвиги Элеоноры с ее высоченным золоченым куполом и заснеженными могилами во дворе. Алтарь тоже весь сверкал золотом, как и трубы органа, которые немного отливали зеленым. Скамьи были серо-зеленого цвета, немного серебристого, чуть ярче, чем мох. Симметричные окна в апсиде за алтарем были забраны простым стеклом, сквозь них в церковь входила ночь.
Джеку не приходилось раньше видеть столь красивой церкви. Здесь служили по лютеранскому обряду, местный хор имел отличную репутацию. На этот раз Уильям успел близко познакомиться с тремя хористками, и все пошло наперекосяк, когда третья, Астрид, узнала о первой, Венделе, а рассказала им это все вторая, Ульрика. Все три были крайне недовольны. До тех же пор дела у Уильяма двигались как нельзя лучше – он ассистировал Торвальду Торену за главным церковным органом и изучал композицию в Королевском музыкальном колледже города Стокгольма.
Бедные Астрид, Ульрика и Вендела, думал Джек, жаль, что ему не удалось с ними увидеться. Он помнил, однако, встречу с Торвальдом Тореном – даже малышу Джеку Торвальд показался совсем юношей. В конце концов, мужчина в двадцать четыре года и правда еще совсем юноша, плюс к этому Торвальд был стройный, подтянутый, проворный, с яркими живыми глазами. Джеку показалось, что мама была ошарашена повадкой и видом Торена не меньше, чем новостью о романе Уильяма сразу с тремя хористками. Кроме того, в отличие от прочих органистов, попадавшихся Джеку, Торвальд был безупречно одет, а его черный сверкающий портфель, как у настоящего бизнесмена, произвел на Джека неизгладимое впечатление.
Молодому, уверенному в себе Торену было уготовано блестящее будущее – уже тогда он учил играть на органе лишь самых отборных студентов, и верно, Алиса увидела в нем все то, чем однажды ее очаровал Уильям. Джек подумал, что маме было тяжело с ним прощаться. Уходя из церкви, Джек заметил, как мама оборачивается, чтобы еще раз взглянуть на золотой алтарь; да и когда они оказались снаружи, она раз за разом оглядывалась через плечо на сверкающий купол церкви, одинокий в кромешной тьме ночного Стокгольма. Что же до разговора мамы с органистом, Джек его почти не запомнил – все внимание четырехлетнего малыша поглотили красота юного музыканта и церкви, где он играл.