Кардинал попросил убрать Бекингэма лишь во втором случае, если он не внемлет доводам разума и влюбленного сердца. Политическое убийство – не самый лучший инструмент в арсенале государственного человека. Оно влечет за собой слишком много изменений, ведь невозможно предугадать все. Высшее искусство политика такого ранга, как Ришелье, это не убирать противника, а манипулировать им. Как в шахматах. Известный противник уже предсказуем, а каким будет его заменившее лицо, можно только гадать.

И с Бекингэмом можно прекрасно договориться, если зацепить его на маленький крючок, который сдержит его воинственный пыл. Падет Лa-Рошель, покорившись королевским войскам, улягутся страсти, король сочинит новый балет, такой же элегантный, как «Дроздовая охота» или «Марлезонский», снова заскучает, и первый министр Англии вполне сможет появиться в Париже в качестве посла. Нужно только время.

Но движимый исключительно благими намерениями, Винтер лишил меня возможности переговорить с Бекингэмом, то есть фактически обрек на выполнение второй части плана.

Собственной рукой он поставил последнюю точку в смертном приговоре своего обожаемого герцога. Вот уж кто не ведает, что творит!

Я отвечу на его вызов и отвечу так, что вся Англия содрогнется, будьте покойны.

Бедный Бекингэм, бедный Джон Фельтон…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ПРОБА ПЕРА

Перебирая события этого вечера, я вспомнила, что меня еще не кормили. Значит, ужин еще будет. Надо приготовиться к нему.

За стенами замка уже царила почти полная луна. Ставни пришлось снова отворить, света луны вполне хватило, чтобы почистить перышки. Наконец и волосы улеглись так, как надо, и грудь выступала из кружевных оборок в строго отмеренном количестве, и на ладонях исчезли красные следы от ногтей, которые впивались мне в кожу, когда я в ярости сжимала кулаки.

Улыбка, удивление, гнев, холодность, кротость, пламенность, ярость, беспомощность – с лицом тоже было все в порядке. Ну что же, дорогие тюремщики, я вас жду.

Под дверью проступила полоса света. Значит, скоро войдут. Начнем с самого простого.

Я быстро вернулась в кресло, откинула голову назад, прижала ладонь правой руки к сердцу, левую безвольно свесила с подлокотника. И прикрыла глаза.

Завизжал дурным голосом отодвигаемый засов, заскрипела в унисон ему открываемая дверь, в комнату кто-то шагнул.

– Поставьте там этот стол, – сказал неживым голосом Фельтон. Забухали шаги, грохнул об пол маленький, но, видимо, тяжелый столик.

– Принесите свечи и смените часового.

Понятно, прислуживают мне отнюдь не лакеи. Просто удивительно, что лейтенант в этот раз не свистел своим подчиненным, а отдавал приказания с помощью голоса.

Фельтон повернулся ко мне.

– А-а! Она спит, – сделал он открытие. – Хорошо, она поужинает, когда проснется, – и пошел к двери.

Ничего себе, спит! Да я, быть может, давно уже богу душу отдала! Вот чурбан.

Ко мне с любопытством подошел один из солдат.

– Да нет, господин лейтенант, эта женщина не спит.

– Как так – не спит? – остановился лейтенант. – А что же она делает?

– Она в обмороке. Лицо у нее очень бледное, и, сколько ни прислушиваюсь, я не слышу дыхания, – добросовестно склонился ухом к моему рту солдат.

Попался, да не тот. Сейчас он, чего доброго, начнет слушать, бьется ли сердце.

– Ваша правда, – Фельтон, не приближаясь ни на шаг, осмотрел меня с того места, где стоял. – Пойдите предупредить лорда Винтера, что его пленница лишилась чувств. Это случай непредвиденный, я не знаю, что делать!

Солдат с сожалением вышел.

Фельтон пододвинул второе кресло как можно ближе к двери и сел ко мне спиной.

Сквозь полуопущенные ресницы я наблюдала за его маневрами. Так мы провели около десяти минут жизни. Пора было приходить в себя: дорогого брата обмороком не впечатлишь.

Я распахнула ресницы и слегка вздохнула.

На вздох Фельтон соизволил оглянуться.

– А, вот Вы и проснулись, сударыня, – скучно заключил он. – Ну, значит, мне здесь делать больше нечего. Если Вам что-нибудь понадобится – позвоните.

– Ах, боже мой, боже мой, как мне было плохо! – шепнула я.

Фельтон чуть быстрее, чем он обычно двигался, встал.

– Вам будут подавать еду три раза в день, сударыня, в следующие часы: утром в десять часов, затем в час дня и вечером в восемь. Если этот распорядок Вам неудобен, Вы можете назначить свои часы вместо тех, какие я Вам предлагаю, и мы будем сообразовываться с Вашими желаниями.

Я подумаю об этом, обязательно подумаю…

– Но неужели я всегда буду одна в этой большой, унылой комнате? – плаксиво спросила я.

– Приглашена женщина из окрестностей; она завтра явится в замок и будет приходить к Вам каждый раз, как Вам это будет угодно.

– Благодарю Вас, – опустила я ресницы.

Фельтон сделал легкое усилие над собой и изобразил небольшой поклон. Примирив правила хорошего тона и отвращение к пленнице, он с облегчением пошел к двери.

Тут появился слегка запыхавшийся Винтер с флаконом нюхательной соли.

– Ну-с, что такое? Что здесь происходит? – завопил он.

Увидев, что я ожила, он успокоился и, криво улыбаясь, сказал:

– Покойница, стало быть, уже воскресла? Черт возьми, Фельтон, дитя мое, разве ты не понял, что тебя принимают за новичка и разыгрывают перед тобой первое действие комедии, которую мы, несомненно, будем иметь удовольствие увидеть всю до конца?

– Я так и подумал, милорд, – доложил Фельтон. – Но поскольку пленница все-таки женщина, я хотел оказать ей внимание, которое всякий благовоспитанный человек обязан оказывать женщине если не ради нее, то, по крайней мере, ради собственного достоинства.

Дорогой брат весь засиял, услышав слова своего подопечного.

– Итак, – захохотал он и ткнул в меня пальцем, – эти искусно распущенные волосы, эта белая кожа и томный взгляд еще не соблазнили тебя, каменное сердце?

– Нет, милорд, – достаточно горячо возразил молодой человек, даже не смотря в сторону указанной мерзости, – и поверьте, нужно нечто большее, чем женские уловки и женское кокетство, чтобы обольстить меня.

– В таком случае, мой храбрый лейтенант, предоставим миледи поискать другое средство, а сами пойдем ужинать. О, будь спокоен, у нее изобретательная фантазия, и второе действие комедии не замедлит последовать за первым!

Продолжая хихикать, он подхватил Фельтона под руку и увел. Я была тоже довольна и не отказала себе в удовольствии на слова дорогого брата тихонько шепнуть:

– О, я найду то, что нужно для тебя. Будь покоен, бедный неудавшийся монах, несчастный новообращенный солдат… Тебе нужно было ходить не в мундире, а в рясе, это спасло бы тебя от многих бед…

– Кстати, – остановился деверь на пороге. – Постарайтесь, миледи, чтобы эта неудача не лишила Вас аппетита: отведайте рыбы и цыпленка. Клянусь честью, я их не приказывал отравить! Я доволен своим поваром и, так как он не ожидает после меня наследства, я питаю к нему полное и безграничное доверие. Берите с меня пример. Прощайте, любезная сестра! До следующего Вашего обморока!

Если бы я брала пример с любезного брата, моя челядь разбежалась бы через месяц. Поваров дорогой братец менял чаще, чем белье, так как выдержать его скупость и неаккуратность в расчетах мог только человек, находящийся в безвыходном положении.

О! Внезапно среди снеди, лежащей на столе, я увидела столовый нож. Сколько появляется возможностей, если имеешь под рукой острое лезвие! Я ринулась к столу и схватила его. Куда там, нож был из серебра, гнулся в руках и острие его было закруглено.

За дверью снова противно захихикал Винтер. Оказывается, подсматривал в щель, плавясь от удовольствия.

Дверь распахнулась.

– Ха-ха! – заливался он, хлопая себя по толстым ляжкам. – Ха-ха-ха! Видишь, милый Фельтон, видишь, что я тебе говорил: этот нож был предназначен для тебя – она бы тебя убила. Это, видишь ли, одна из ее слабостей: тем или иным способом отделываться от людей, которые ей мешают. Если б я тебя послушался и позволил подать ей острый стальной нож, ты бы уже был покойник: она бы тебя зарезала, а после тебя всех нас. Посмотри-ка, Джон, как хорошо она умеет владеть ножом!