— Михеев, у меня к тебе просьба.

— Говори, всё сделаю! Ты ведь знаешь, Саня!..

— Ну конечно, — говорю, — знаю. Вынеси мне воды.

— И всё?

— И всё.

Михеев снова задумался.

— Ну, я вынесу. Ты посиди, я мигом.

Я воды напился и говорю Михееву:

— Большое тебе спасибо.

Он и вовсе стушевался.

— Ты, — говорит, — только не уходи, а? Мы потом что-нибудь придумаем… Я попозже выйду. Я выйду!

Я говорю:

— Давай, давай…

Замечательный, бесценный диван

Вот люди какие странные: с первого раза ничего не понимают. Ведь я же говорил Сухожиловой с Новожиловой: не забирайтесь с ногами на диван. Это некультурно. Пусть теперь на себя пеняют. Я как разогнался, налетел на них с полного ходу. У Сухожиловой с Новожиловой все жилы затряслись.

Они отбежали на безопасное расстояние, а совсем не уходят. Как волчицы какие-то, и что им в этом диване?

— А что это ты, — говорят, — так развоевался? Это теперь и не твой диван!

«Здрасте! Диван уже не мой. А что же тогда моё? Ну нет, диван не отдам. С диваном номер у вас не пройдёт».

— Интересно узнать, — говорю, — а чей же это диван?

Сухожилова говорит:

— Ничей, общий!

А Новожилова:

— Казённый!

Или наоборот, я ведь их не различаю.

— Не-ет, — говорю, — ошибаетесь, дорогие жилы, диванчик принадлежит мне, а вовсе он не казённый. Это всё ваши фантазии. А если хотите на казённом попрыгать, то идите в ЖЭК. А вот я вам сейчас объясню, как пройти…

Они и убежали.

Сижу на своём замечательном, бесценном диване. Вдруг смотрю — в окне пятой парадной, на четвёртом этаже какие-то стёкла блестят. Кто-то на меня два окуляра наставляет. «Что, — думаю, — такое, кто это меня вблизи не видел? А если кто не видел, так можно же в любой момент подойти и рассмотреть. Зачем же в бинокль?»

Я замахал, бинокль тотчас же исчез. И голова спряталась.

— Эй, — кричу, — чего там прячешься? Ты кто, Семёнов, что ли? Эй, Семёнов!

Никто не показывается. Ответа не последовало. «Ну, — думаю, — нехорошо это, неприятно, если меня будут исподтишка в бинокли рассматривать. Я ведь не африканская антилопа. Надо пойти посмотреть».

Взбежал по лестнице на четвёртый этаж, где сидел злоумышленник. Никого нет. Взбежал на пятый. Пошёл на шестой, там уж ход на чердак. Вдруг вижу — стоит голубчик. Опять вооружён до зубов, два пистолета на меня наводит.

— Стреляй, — говорю, — чего стоишь?

— Извольте удалиться.

А сам бледный-бледный. Сейчас совсем в мел превратится. Ох уж, доведёт меня этот Семёнов.

— Ты чего, — спрашиваю, — за мною шпионишь?

— Я не шпионю, я наблюдаю.

— Ну, и что ты наблюл? Или как правильно сказать: наблёл? Ну, в общем, чего ты увидел?

Семёнов сник совсем.

Я говорю:

— Да убери ты свои дурацкие пистолеты!

Он послушался, руки опустил. В сторону смотрит.

— Я, — говорит, — знаю, кто тебя предал.

— Та-ак… — говорю. А сам пот со лба утираю. — Значит, знаешь…

— Знаю.

— А ты не ошибаешься, а, Семёнов?

— Нет, не ошибаюсь.

Из окна крыша видна. По карнизу голуби ходят, гуркают. Вон там я стоял, когда батя увидел меня и испугался.

Я спрашиваю:

— Ну кто?

— Я интригами не занимаюсь! — отвечает Семёнов. — Он будет иметь дело со мной! Можете на меня рассчитывать.

И снова в свою флибустьерскую позу встал.

Я говорю:

— Не надо, Семёнов… Я ведь и сам знаю. Только я тебя очень прошу, пусть об этом знают только двое: ты и я. Ну, ещё можешь сказать Поле. Выполнишь, Семёнов?

Он меня удивлённым взглядом проводил.

Файзула ждёт корреспондента

«Ну, — думаю, — хватит, пора ехать домой. Одно дело сделано».

Решил напоследок зайти в свою парадную. Дверь открыл — и у меня вспыхнуло перед глазами! Три белых кружка! Я чуть дверцу ящика не оторвал.

«Сане Скачкову».

А в конверте листок в клеточку и на нём печатными буквами строчка: «Скачков, одна девочка хочет с тобой дружить!!!»

Ну, напугала… У меня даже в глазах потемнело. «Вот погоди, — думаю, — выйди, я тебе покажу, как людей пугать!»

А самому весело! Не уйду ещё. Посижу на своём прекрасном диване.

Эх, хорошо мне сидеть! Захочу — покачаюсь! Пружины скрипят изо всех сил. Скрипите, скрипите, пружины! А ну-ка и я вскочу на него ногами. Мне всегда запрещали, а теперь кто мне запретит? Мой диван! Только мой! Эх, как подкидывает! И-эх!.. И-эх!!!

Идёт Палён через проходные дворы. Спрашивает:

— Ты прыгаешь?

— Прыгаю!

— А ну-ка и я попрыгаю!

Стали мы вдвоём прыгать. Палён вдруг как заведёт:

— Опа, опа, Азия — Европа!..

Я говорю:

— Палён, ну как не стыдно!..

Он перестал.

Я говорю:

— Давай лучше поиграем в крепость.

— А как это?

— А вот я тебя столкну, значит, моя крепость, а потом ты заскакивай и меня толкай. Кто дольше крепость удержит.

Эх, хорошо я придумал! Палён как сумасшедший вокруг дивана бегает, тут сунется, там сунется, всё ищет у меня слабое место. Но в моей обороне не так легко слабое место найти.

Наконец запрыгнул Палён, как толкнёт меня, и я полетел вниз. Ничего себе — болезненный! А ещё от физкультуры освобождён.

«Ну, — думаю, — сейчас я тебя атакую!» Но Палёна не просто было атаковать. Я запрыгнул несколько раз, но не удержался. Но и Палён не удержался, полетели мы с ним вдвоём кубарем.

Не заметили даже, как Файзула подошёл. Костюм на нём чёрный, рубашка белая и жёлтые полуботинки. Одеколоном от него несёт. Что такое, не Файзула, а оперный артист какой-то!

Он кричит:

— Ай, как нехорошо! Зачем такие игры играете? Садитесь шахматы играйте. Или нарды. Или кости. Тихо надо играть.

— Почему тихо-то, Файзула? Можно и не тихо.

Это я у него спрашиваю.

— А ты совсем уходи, — Файзула говорит. — Ты мне один показатель испортил? Испортил. Ты мне другой показатель испортил? Испортил.

— Не портил я тебе никаких показателей.

— А кто ребёнка у магазина воровал? Ты воровал. Файзула всё знает. От Файзула не скроешь. Ты домой лучше иди. Сейчас корреспондент придёт, будет про меня газету писать. Фотографировать будет.

То-то, я смотрю, Файзула так вырядился. Вот что с человеком слава делает. Совсем испортился у нас дворник. Раньше Файзула тихий, скромный был. В нарды учил нас играть, песни узбекские пел, качели нам построил.

— Зачем тебе газета-то, Файзула?

— Надо газета. Почёт надо. Кишлак буду посылать.

Ну, что ты с ним сделаешь. Ведь пропадёт совсем. У него и взгляд стал другой — глаза блестят. Он и у ворот теперь по-другому стоит — как статуя. Может, он думает, что к нашему дому мраморную дощечку прибьют: здесь жил и работал дворник Файзула. Но ведь этого не будет. Жаль мне его стало. Не замечает человек, как портится.

Я говорю:

— Дощечку-то всё равно не прибьют, Файзула.

— Какую дощечку?

— Ладно, это я так подумал.

— Нехороший ты человек, Скачков. Зачем ребёнка у матери воровал?

— Да я, Файзула…

А, да чего с ним разговаривать! У него одни показатели в голове. Показатели и указатели.

— Пойдём, Палён.

Палён говорит:

— Конечно пойдём. Тебе куда? Мне в парикмахерскую.

Я говорю:

— Совпадение. Мне тоже в парикмахерскую.

А что, постригусь. Почему не постричься? Всё-таки знакомые парикмахеры. Например, Артур Жанович. Он мою голову знает.