Потом мы с Ваней поехали в Нью Хэйвен навестить наших друзей Андрею и Джима. Им было очень приятно после стольких лет дружбы пригласить нас в гости. И когда мы от них уезжали, Андрэя с Ваней решили подарить мне фотоаппарат. Через две недели приехал Курёхин из Майами, и оказывается за это время я успел по нему соскучиться. Он возвращался на Родину раньше меня, и перед его отъездом мы ещё несколько дней проболтались вместе, улаживая кое-какие дела, которые он отложил на последние дни. Мы встретились с Биллом Ласвеллом и они, несмотря на то что Курёхин почти не говорил по-английски, прекрасно поняли друг друга и мгновенно сговорились о совместном концерте в Японии. Наш дружок Коля Решетняк показал нам лучшие пластиночные магазины, и мы часами копались в старых пластинках на St. Mark's Place. Сам же Коля подвизался в ЦРУ-шной конторе, которая занималась распространением литературы на русском языке. Туда можно было прийти и набрать кучу книжек, например полные собрания сочинений Аксенова и Солженицына. Грех было не взять, когда дают. В это же время в Нью-Йорке оказался Алик Кан, но мы успели увидеться всего один раз на вечеринке, которую устроил Дэн Гроссман по случаю приезда такого числа друзей из России.

Один мой новый знакомый Дэвид Ширли пригласил меня сходить с ним в клуб «Knitting Factory», в котором выступал оркестр Питера Гордона. Место оказалось ещё меньше, чем «Village Vanguard», а музыканты оркестра в количестве пятнадцати человек буквально сидели друг у друга на шее. Мы же сидели за столиком прямо перед сценой, и я совершенно ошалел от звука живого оркестра. Я пытался сопоставить это с тем опытом, который я имел, но это было ни с чем не сопоставимо. Я вдруг вспомнил о том, что вся моя жизнь прошла около музыки, и я всегда тяготел к такого рода музицированию. Мне вдруг захотелось позвонить Тому Коре. Но у меня уже был обратный билет, и я не успевал с ним встретиться. Но, почти накануне отъезда, мы с Мариной пошли на вечеринку, и первый человек, которого я встретил, был Питер Гордон. Мы разговорились за жизнь и о том, что вот было бы здорово как-нибудь приехать в Россию. Я стал фантазировать, как это можно было бы сделать, и где такой оркестр мог бы сыграть, но ничего путного не придумал.

На Рождество мы с Мариной поехали к её отцу в Бёрлингтон, это в штате Вермонт, и навестили её мать, которая была очень больна и находилась в доме престарелых. Я вспомнил о том, что оставил свою мать на попечение Андрея. Он работал водителем автобуса и ему было непросто после работы ездить к матери. Я счел, что не могу оставаться в Америке более месяца, и, встретив Новый восемьдесят девятый год, поспешил домой. Когда я ехал в Америку, то мама просила меня узнать о судьбе иконы Иверской Божьей Матери, о которой ходят легенды, что она мироточивая. Катя Заленская дала мне телефон некоего Николая Черткова, который мог бы мне в этом помочь. Он охотно согласился и, прямо первого января, предложил мне поехать в русский монастырь в Джорданвилль. Это километрах в четырехстах от Нью-Йорка. Я очень люблю путешествовать, и я тоже охотно согласился. Всю дорогу он рассказывал мне о судьбах русской аристократии в Америке. Николая в монастыре все знали, и коль скоро мы поспели к обеду, нас повели прямо в трапезную. Я чувствовал себя крайне неловко. Это был переход границы. Одно дело, когда ты приходишь в храм один. Совсем другое дело, когда тебя с кем-то спутали, почему-то кому-то представляют, но при этом ты ни к чему не имеешь никакого отношения. Но при этом, каждый раз оказываясь в подобном месте, я не могу отделаться от ощущения, что попадаю в родное место, но что пока ещё моё время не пришло и мне следует удалиться, не нарушая покой этого места. Мне надавали кучу православной литературы. Но самое главное, что я не только выполнил поручение матери – сама икона находится в Канаде, но мне дали огромное изображение этой иконы на картоне и пузырек с ватой, пропитанной миром, которое это икона действительно источает. Это было больше, чем я рассчитывал. А по дороге домой мы с Николаем заехали в русское поселение в городке Наяк, где он живет, чтобы я захватил передачу для его родственников. У меня уже было столько вещей, что я не знал, как я все это довезу до дома. Меня и так задарили подарками. К тому же я накупил кучу пластинок, и напоследок Коля Решетняк сунул мне литровую бутылку соевого соуса. Когда мы приехали в аэропорт, я уронил рюкзак и соевый соус залил все мои вещи, у меня не было другого выбора, как при всём честном народе перетряхивать содержимое рюкзака, что оказалось бесполезно. Я сунул вещи в полиэтиленовый мешок, а рюкзак пришлось выбросить. Хорошенькое начало путешествия. Когда мы приземлились в Нью-Фаундленде, зайдя в туалет, я наткнулся на Иосифа Кобзона и очень развеселился. Я летел через Москву, где меня встречал Иван с Юрой Дышленко, для которого мне в последний момент передали огромный телевизор. Хотя уже вовсю шла перестройка, на таможне у меня отобрали все книги Солженицына и Аксенова.

По преизде я понес прередачу родственникам Николая Черткова и познакомился с Машей Стеблин-Каменской. Время от времени она стала заходить ко мне в гости. Моя матушка прекрасно справилась во время моего отсутствия. Буквально на следующий день после моего возвращения ко мне пришёл Курёхин и я сразу пожалел о том, что не остался ещё недели на две-три, и мы стали звонить Маринке в Нью-Йорк. Почему-то время, проведенное в Нью-Йорке, нас очень сблизило, и мы с ним стали видеться каждый день. Была зима, было темно и холодно. Но мы ходили гулять по городу, а потом шли ко мне пить чай. Мы рассуждали о том, что вот было бы здорово, если бы в Ленинграде был такой клуб, как «Knitting Factory», но понимали, что это нереально. Так прошла зима. Я ничего не делал и только два раза в неделю ходил играть в теннис.

Весной мне позвонил Володя Пинес и сказал мне, что один его знакомый из Вильнюса привез какую-то английскую группу и не знает, что с ней делать. Я тоже не знал, но поехал во Дворец Молодежи. Там я встретился с Марюсом Кяршисом из литовского лэйбла «Зона», который метался по Дворцу в поисках кого-нибудь, кто за что-нибудь отвечал бы. Он познакомил меня с группой «World Domination Enterprises», и поскольку был полный хаос с организацией, попросил меня с ними поболтаться. Первый вопрос, который мне задали музыканты, где можно достать травы? Я никогда этим не промышлял и уже несколько лет не имел с ней близкого общения. Но конечно же эту проблему было несложно решить. Когда она была решена, я позвонил Курёхину, и мы пошли с ними болтаться, а вечером зашли к Александре с Андреем, где и скоротали вечерок. Вечером приехал Марюс, который был очень благодарен тому, что музыканты очень довольны проведенным днем. На следующий день был концерт в Большом зале Дворца Молодежи. Народу не было вообще никого, а разогревали их «Мифы». Я в общем ничего не имею против «Мифов». Я их знал сто лет, но это была абсолютная стилистическая несовместимость. Я же был в полном восторге от выступления «World Domination Enterprises». Это был стопроцентный английский панк-рок, и для меня это почему-то оказалось глотком свежего воздуха. Они привезли с собой стоваттные усилители, а у гитариста вместо порожка к корпусу гитары была привинчена дверная ручка. При этом он возил её без чехла, хотя у нас только-только наступала весна и было достаточно холодно. Но в зале не было ни одного панка, и получалось что я, далеко не панк, был единственным человеком, который мог по достоинству оценить это. Я не понимал, как это могло быть. Могу себе представить, если бы во времена моей юности в город приехала бы настоящая английская группа. Я проводил их на вокзал, и мы расстались друзьями. Через месяц мне позвонил Марюс и попросил встретить американскую группу «Sonic Youth». Я никогда о ней ничего не слышал, но с готовностью согласился. Я позвонил Алику Кану, и мы вместе поехали в гостиницу «Советская». Их была целая орава, они приехали со своими женами и детьми. Мы забрали их и поскольку пойти было совершенно некуда, просто погуляли по городу. С ними приехал Витус Кубилюс из той же «Зоны», а организация концерта была примерно такой же. Я так и не знаю, кто были эти люди, с которыми имели дело эти ребята из «Зоны». На следующее утро меня попросили съездить с ними в Дом Кино, куда должно было приехать телевидение, чтобы снять с ними интервью. Мы прождали часа четыре, сидя в ресторане. В это время дня там можно было заказать только столичный салат, да бутерброды с колбасой, а половина гостей, как и я, были вегетарианцами. Я чувствовал себя крайне неловко, поскольку исчерпав за это время все возможные темы разговоров, вынужден был оправдываться за всех русских. Они не знали, что я не имею никакого отношения к организации их тура, но мне трудно было доказать обратное. На следующий день был концерт в том же Дворце Молодежи, и хотя народу в этот раз было человек двести, всё равно для такого зала это было мало. Гитаристы Тёрстон Мур и Ли Ренальдо привезли с собой по десять гитар, которые они меняли чуть ли не на каждой песне. Вся суть этого была в том, что эти гитары имели разный звук и были по-разному настроены. Но мощности аппарата было явно недостаточно. Они были очень недовольны, а Ким Гордон после концерта просто плакала. Но на меня концерт произвел ошеломляющее действие. Хоть мощности действительно не хватало, звучание группы было совершенно атомным. Звук был такой плотности, и они создавали такое напряжение, что меня просто вдавило в кресло, и эти люди могли им управлять и знали, что делают. На следующий день я звонил всем своим знакомым и зазывал их на концерт, но приехав во Дворец, с досадой убедился, что концерт отменён. Мы с Аликом поехали в гостиницу узнать в чем дело. Оказалось, что они настолько обломались, что не захотели играть на таком звуке. Вечером они уезжали в Москву и все сидели в одном номере, куда им разрешили сложить все вещи. Мы обменялись телефонами и проводили их на поезд.