Ум этой прелестной блондинки уступал ее красоте. В сущности, в разговоре ее единственным козырем было искусство светской болтовни, принятой в их кругу. Ее рано выдали замуж за старика, и она настолько привыкла первенствовать, что считала достойным всеобщего восхищения любое слово, слетавшее с ее уст. Разочарованная супружеством, она отнюдь не была нечувствительна к любовным утехам, но в своих изменах мужу не преступала границ приличия и никогда не имела больше одного поклонника зараз. Она никогда не порывала свои связи первая, но всегда была готова отплатить изменнику той же монетой; и – что гораздо труднее понять – она ни за что не соглашалась возобновить однажды порванные отношения. Поставив себе за правило быть верной любовнику, она требовала того же и от него; и когда ее обманывали, она бывала обманута больше, чем всякая другая на ее месте. Господин д'Орсан в то время пользовался ее благосклонностью; по этой причине он ничего не говорил о приключении, которое привело к нашему знакомству. Но когда в разговоре она дружески хлопнула его по руке, он невольно поморщился, так как удар пришелся по ране, полученный во время уличного боя.

– Как вы чувствительны, граф, – заметила она, – что с вами?

Ему пришлось рассказать об уличном столкновении; стараясь ничем не нанести ущерба моему тщеславию, он завуалировал, как мог, обстоятельства, в которых я вынужден был придти ему на помощь.

Я не мог не проникнуться уважением к госпоже де Данвиль, столько нежной тревоги было в ее расспросах. Но я забыл сказать, что мы тем временем подъехали к особняку, и эти щекотливые вопросы, приводившие графа в замешательство, она задавала, уже выходя из кареты, а он на этот раз охотно простил бы ее, если бы она проявляла меньше участия к его злоключению.

– Но почему они напали на вас? – спрашивала дама. – Где это произошло? А как там оказался ваш спаситель? Ваша рана не опасна? Зачем было ехать в Комедию? Я вас не отпущу сегодня. Одна мысль об этой драке приводит меня в ужас. Ах сударь, – обратилась она ко мне, – расскажите мне эту историю подробнее. Господин д'Орсан что-то от меня скрывает.

– Охотно выполнил бы вашу просьбу, сударыня, – начал я (при всей своей простоте я понял по взгляду господина д'Орсана, что он рассчитывает на мою сдержанность) – но я ничего не успел заметить, кроме того, что граф в опасности. Мне посчастливилось во время придти ему на помощь; вот все, что я знаю. Он показался мне человеком достойным, а по-моему ничего больше и не требуется: я рад оказать такому человеку услугу. Я выполнил свой долг и ни о чем другом не думал.

– А особа, в чей дом он потом зашел, красива? – любопытствовала дама. – Что это за люди? Долго ли он был без сознания? Можно ли как-нибудь отблагодарить этих добрых людей? Что касается вас, сударь, знайте, что отныне я ваш друг. Вы поступили благородно, очень благородно. Граф, об этом нельзя забывать. Согласитесь, сударыня, – обратилась она к своей приятельнице, – что господин де Ля Валле на редкость благородный человек.

Эти слова, идущие прямо из сердца, минуя рассудок, дадут более верное представление о душе госпожи де Данвиль, чем портрет, который я мог бы нарисовать.

Тут заговорила младшая дама, и каждое ее слово, точно огненная стрела, пронзало мне сердце – и этому не могла помешать мысль о том, что я женат. О нет, мы влюбляемся по велению природы; она увлекает нас, не спрашивая согласия, мы подчиняемся ей помимо собственной воли, и большею частью сами удивляемся, что успели так далеко зайти; итак, младшая дама сказала, обращаясь к госпоже де Данвиль:

– Лицо этого господина свидетельствует о неподкупной честности и о том же говорит его поступок. Такой человек заслуживает всяческого уважения. Ваше участие ко всему, что касается графа, симпатия, которую вызывает к себе господин де Ля Валле, и дружба, нас связывающая, велят мне разделить вашу признательность.

Само собой понятно, что за этими словами последовал взгляд, и в глазах дамы выразилось чувство, которое я не мог не понять, вернее, не постичь сердцем.

– Уверяю вас, сударыня, – сказал я, обращаясь к молодой даме, – вы переоцениваете мой поступок; всякий на моем месте сделал бы то же из простого человеколюбия. Окажись я в такой же опасности, как граф, я хотел бы, чтобы кто-нибудь пришел мне на помощь; и я действовал соответствующим образом. Я рад, что оказал графу услугу, но рад вдвойне вашему одобрению. Да, я счастлив, что этот поступок возвысил меня до некоторой степени в вашем мнении.

– Ах, граф, – сказала госпожа де Данвиль, не обратив внимания на то, что мои слова относились к госпоже де Вамбюр (так звали вторую даму) – вы не сказали, что господин де Ля Валле обладает не только мужеством, но и остроумием. Будьте осторожны, сударыня, это опасный человек; старайтесь устоять, если сможете. Да, граф, глаза вашего друга понравились ей; судите же, как ее сразит его ум. Вам предстоит нелегкое испытание, сударыня.

– Я могу поистине гордиться дружбой господина де Ля Валле, – сказал д'Орсан, – до сих пор я имел случай оценить лишь его мужество; поэтому не удивляйтесь, что я не говорил вам о его уме.

Эти лестные слова господина д'Орсана смутили меня. Узнав, что мы с графом познакомились только во время нашего уличного приключения, дамы, пожалуй, пожелают узнать, кто я такой, а мне казалось одинаково тяжело признаться в двух моих изъянах – что я родом из крестьян и что я женат. Я почел за лучшее избежать этих объяснений и сказал, что, с их согласия, должен удалиться. Госпожа де Данвиль не возражала, но на лице госпожи де Вамбюр выразилось такое огорчение, что граф настоятельно просил меня остаться. Я вынужден был уступить и даже был ему благодарен: ведь если бы они отпустили меня, я был бы наказан больше всех.

Я и в самом деле боялся причинять беспокойство госпоже де Ля Валле; но в глазах госпожи де Вамбюр я прочел не только просьбу, но и прямой приказ не упрямиться и принять приглашение, которым меня удостоили; по крайней мере, так я истолковал ее взгляд, и этого было достаточно, чтобы принять решение. Как бы то ни было, просьбы, уговоры и отказы отодвинули на второй план вопросы, которых я боялся. Однако положение мое в этом обществе по-прежнему оставалось неопределенным.

В манерах госпожи де Вамбюр не было ни дразнящей игры госпожи де Ферваль, ни открытых атак госпожи де Фекур, означавших: «я твоя, если хочешь». Тут я встретил благородную застенчивость, говорившую: «я рада вам», но с той сдержанностью, которой требуют приличия, чтобы пробудить в вас нежность, не жертвуя уважением. Мне следовало приспособиться к новой роли, которую мне предстояло сыграть. Ум не мог мне ничего подсказать, я должен был полагаться только на свое сердце. Но докучливая мысль о жене принуждала его к полному молчанию или, во всяком случае, приглушала его голос.

Пока я колебался между этими противоречивыми чувствами, госпожа де Данвиль предложила нам пройти в гостиную, где уже собралось блестящее общество. Здесь каждый старался превзойти другого изысканностью наряда, роскошными париками, мушками и помадами,[96] о которых я и понятия не имел. Я же мог похвастать только природными преимуществами, которые ничем не приукрашивал и о которых вовсе не заботился. Скажу мимоходом, что такая простота часто нравится прекрасному полу не меньше, чем все ухищрения моды. Они, правда, ласкают взгляд, зато природная простота воздействует на душу.

Но вот речь зашла о картах.[97] Господин д'Орсан, который уже видел меня всего, как на ладони – после моих откровенных рассказов о себе, когда мы выходили от госпожи д'Орвиль, а также после моих наивных расспросов в театре, – решил избавить меня от унизительного признания, что я не умею играть в карты. Дружба всегда подскажет способ, как выручить вас из затруднения.

Граф сказал, что немного утомлен, и направился в соседний кабинет, попросив меня следовать за ним, чтобы поговорить со мной о неких делах, касающихся нашей уличной стычки, – объяснил он госпоже де Данвиль. Та кивком головы выразила свое согласие, и на наших лицах можно было прочесть разные чувства, хотя и вызванные одной и той же причиной.