— Как это? Ой-ой-ой, — затрясся посыльный. — Почему пассажир?

— Молчать! — «Откуда у меня такой навык, такой категоричный слог?» — одобрительно пронеслось в голове. — Потому что таких типов мы быстро сажаем в специальный вагон «Москва-Воркута» или «Москва-Магадан». Не вынуждайте применять насилие! Вы не мальчик, может быть очень больно. Боль-но! — протянул я. — Оперативный захват преступника не приглашение дамы на танец. Теперь следуйте за мной. Получите пакет в том виде, в котором пожелали. Сейчас же напишите заявление разборчивым почерком. Каракули посчитаем за оскорбление ведомства!

— Ч-т-т-о за насилие, какое еще заявление? — похолодев от испуга, взмолился Кошмаров. — Почему я стал так безумно вас раздражать? Три дочери, больная жена, у самого гипертония… Я в страхе, в ужасе!

— Молчать! Хватит! — опять бросил я. Ха! Такой окрик пришелся почему-то мне по вкусу. — Какое заявление? Вот какое: что вы обязуетесь работать на наше ведомство как нештатный агент. Естественно, тайный. Не согласны — вас везут в Лефортово! Сразу. Машина готова! Санкция на арест выписана! Но у вас есть альтернатива. Во всем подчиняться мне и нашей организации! Кстати, сообщу вам приятную вещь: в каждую пачку вложено не сто сотен, а сто одна. Не волнуйтесь, они ничем не помечены. Ассигнации все новенькие, только-только из банка. Даже весьма приятно пахнут. (Ха! Как такое могло прийти мне в голову! Я так далек от финансов! От спецорганов!) — Это сделано для того, чтобы выдать вам денежное содержание. Возьмите спокойно по одной купюре из каждой пачки. Рассматривайте это как первую премию за поступление Евгения Витальевича на секретную службу. Две тысячи долларов помогут покрыть многие семейные расходы. А это только начало! Но никому ни слова! Жене, детям, даже самому себе в грустную погоду ничего не говорить. Понятно?

— Так много всего неожиданного, спасибо, я, право, не знаю, с чего начать. Спасибо, ой-ой, мне дурно, давление повысилось. Куда прикажите идти? Я сам не свой…

— В тот самый магазин, чтобы переложить деньги Губина. А вы пьющий?

— Уже давно не касаюсь. Гипертония замучила. Ах, что мне делать? Вы уверены, что мне положена такая большая премия? Может, только две стодолларовые бумажечки? Или действительно советуете взять двадцать? Счастье-то какое! Супруга умрет от радости. Я даже не все сразу покажу. Долларов семьсот, думаю, можно в семье обнародовать. Нет, семьсот много. Пятьсот хватит. Нет-нет, сразу захотят потратить на всякие одежды. Лучше принесу как обычно или чуть больше обычного, чтобы просто порадовались. Скажем, триста пятьдесят долларов. Скажу, что семь посылок перетаскал. Поверят, нынче бюрократы так жмут, так тянут, что сомневаться не будут. А где мне оставшуюся сумму спрятать? Ведь у меня никаких тайников нет и не было. У матери бы оставил, так она уж седьмой месяц как померла. Может, в носках носить, жена носки не стирает, с первого дня сказала, мол, носки и трусы сам стирать будешь. Да лучше в носках или в старой обуви, всегда можно под стельку, под самый мысок спрятать, там места предостаточно, а супруга мои ботинки не трогает. — Он застенчиво хмыкнул: — Почему-то считает, что в них нечистая сила гнездо свила. Выдумщица, большая выдумщица. Ой, Мария Петровна, Мария Петровна, знала бы, в какой борщ твой Женька попал… Ужаснулась бы, точно говорю, ужаснулась. Но и радостью бы вспыхнула, возгордилась!

— Поторопитесь. Агенту не положено о подробностях частной жизни публично размышлять. На первый раз простительно. Вообще главный совет: язык держать за зубами. (Уж очень не хотелось его слушать. Потому я приплел это изречение).

— Конечно, конечно, понимаю, прекрасно понимаю. Спасибочки, спасибочки. Но вы же догадались, чем я обеспокоен. Думка, как деньги спрятать, у нас в России поважнее, чем как их заработать. Согласны, согласны? Сколько случаев со всех сторон ежедневно слышишь, одного за гроши пришили, другого за капитал. Страшно! Страшно! Вы где бы сами их схоронили? Тоже в носках? Губин, например, я знаю, деньги прячет на Кипре, в банке, как его… «Траст» или «Праст компани», что ли? Я забывчив на имена, тем более иностранные. Но он с чинами, деньгами, связями. Ему все дозволено. Я разок от одного типчика стопку бумаг принес. Так шеф даже вскрывать ее не захотел, а лишь бросил: «Сожги в камине». Пачка была большая, в камин никак не лезла, пришлось разделить ее, чтобы частями в огонь подбрасывать. Кучка плотных листов бумаги разгорается тяжело, с надрывом, с шипением, так я десять-пятнадцать листов возьму — и в камин их, на открытое пламя. Бросишь больше, затухнет огонь. Я раз сорок по пятнадцать страниц подбрасывал. Латиницу читаю не бегло, но одолеть смогу. Так всякий раз перед глазами «Алексей Губин» и восьмизначные, а порой девятизначные цифры и долларовые знаки, знаки, знаки… Но попадались и совсем непонятные, похожие на аптечный знак.

— Евгений Витальевич, вы уж как-нибудь без пива обойдитесь, и пакет не надо покупать, вон пустых коробок сколько. Возьмите вот эту от спортивной обуви. В нее все уместится. Наши люди тут все контролируют. Не беспокойтесь. Да и портфель модерновый, дочке в студенческой жизни пригодится. Может, и перекладывать не стоит?

— Губин богатые портфели передает секретаршам. Тут другого разговора быть не может. Решение такое что внутренняя инструкция. Сегодня у него в приемной Малявкина, у нее глаз годами наметанный. Кожаная вещица ей достанется. Она большая охотница на дорогие аксессуары. А вы сами не хотите его взять? Впрочем, — поторопился он тут же добавить: — «Вы правы, надо украсить студенческую жизнь такой роскошью. Это же натуральный лайк, правда, сколько я их перетаскал — не упомнить, благородное дело, согласен. И дочке подойдет, она у меня красивая.

— Так оставьте.

— А куда спрятать? Я же только вечером освобожусь.

— Тридцатник есть?

— Да!

— Давайте деньги и следуйте за мной со своей коробкой. — Тут я подошел к рабочему магазина и сказал: — Дай мне лист бумаги с ручкой. Сохрани этот портфель до конца рабочего дня. За ним зайдет Евгений Витальевич, он даст тебе сто рублей, — вот он. Решено? О кей? Как тебя? Ты сам-то сегодня допоздна?