— Я с вами не согласна, — Настя вспыхнула и подтянула кухонный стул поближе к телефону. — Человек — это совершенно новый вид в эволюции, обладающий рефлексией и самосознанием, волей к превосхождению себя, мощным творческим порывом, роднящим его с Создателем. Необходимо постоянно развивать этот вид. Он способен самосовершенствоваться в высшее существо, преодолевать собственную природу, раздвигать ее возможности. И не столько путем стихийных мутаций, что всегда достаточно долго, но используя собственный интеллект, накопленные знания предыдущих поколений, исследование, креатив и труд. Вы, видимо, знаете о генетически модифицированных продуктах. Так вот, скоро наука возьмется за каждого из нас, взламывая многие генетические коды. Повторю, возникновение мыслящего человека — ключевой момент в эволюции. А вы словно не хотите этого замечать. Жаль! Необходимо подтягивать людей до самого высшего уровня. И так — бесконечно…

— А подтягивать-то никак нельзя. Значительно эффективнее получается, сталкивать его к низменным страстям, — перебил Дыгало с едким смешком. — Да что там сталкивать, вам гомо сапиенс сам только и норовит нырнуть туда. Среди мерзости он чувствует себя в своей стихии и упивается щекочущим свинским наслаждением. Возьмите хоть вчерашнее посещение Манежа. Жуть, гадость со всех сторон. Совершенно не хотелось выглядеть человеком. Обострилось желание оказаться тем самым комариком, который способен на смертельный укус. Я остро ощущал необходимость новых и новых мутаций. Я даже убежден, что именно благодаря массовой смертности, сокращению продолжительности жизни, упадку и разложению общества намного быстрее появится идеальное существо с отдельными признаками человека, которое выйдет на новый рубеж сознания и биологических возможностей. Кстати о биологии: чем быстрее мы покинем нашу телесную оболочку, тем стабильнее утвердим себя во Вселенной. При полетах в космос не в скафандры надо облачаться — собственная плоть, повинующаяся духу в своих органических превращениях, должна надежно защищать и оберегать нас. Это я вам как архитектор говорю.

— Постойте, знаете, что для Тейяра де Шардена служит главным свидетельством появления человека разумного? — в голосе молодой женщины все заметнее звучала нотка увлеченности спором. — Это следы захоронения. Представляете ужас: первый человек и первая смерть. Только что был живой, родной, дышал и двигался и вдруг — неподвижный объект. Труп! Но чтобы хоть как-то психически справиться с этим непонятным уходом, в древних религиях и культурах верят в посмертную метаморфозу. Кстати, и погребают в землю, чтобы усопший возродился и вырос колосом. И так далее. Уместно вспомнить, что лирическая поэзия зачиналась из погребальных плачей. Из археологии, мифов, исторических материалов видно, что проблема смерти была чрезвычайно важна для всех цивилизаций. А вы так легко, сходу судите о ней. Федоров говорил: «Искусство — это попытка мнимого воскрешения». Воскресительным импульсом движется вся культура. Зачем человечество влачит за собой скарб памяти о прошлом, хранящийся в музеях и библиотеках? Зачем придумывает все более искусные способы запечатлевать уходящее и уходящих: фотографию, кино, голографию… Придет момент, и эта органическая для людей потребность восстанавливать для себя и хранить прошлое найдет адекватное, реальное воплощение: воскрешение! А знаете ли вы, что значит по-гречески слово «истина», «алетейя»? Нет? Так вот — «незабвение». А в будущем всеземном языке, надеюсь, истину обозначат уже ее полным значением: «анастасис» — воскрешение! Если вернуться к человеку, то как мы сами выросли из примитивных гоминидов, австралопитеков, синантропов, неандертальцев, так и будущий сверхчеловек сам вырастит себя, создаст себя существом бессмертным, способным жить и творить в разных космических средах. Ведь он укротил природный мир Земли, почему мы откажем ему в возможности укрощать и преображать миры поверх себя?

— Человек пока еще земное создание, здесь он в своей стихии, а в универсуме он ничто, только мутации помогут ему стать всекосмическим, — поспешил вставить Дыгало. — Мы подойдем к этому феномену не благодаря собственному желанию, а по тайному промыслу Времени.

— Вы хотите сказать Бога?

— Да, Время это ведь Бог.

— Еще Христос, который исцелял и воскрешал, говорил: «Дела, которые Я творю, и вы сотворите!» А своих апостолов, простых рыбарей, напутствовал: «Больных исцеляйте, мертвых воскрешайте».

— Но зачем эволюции Петровы, Ивановы, Сидоровы, Дыгало и так далее? Люди одной короткой жизни? Что нам всем делать тысячу или миллион лет? — воскликнул он с отвращением. — На углу шумных улиц семечками торговать? Шерстяные носки вязать, укроп выращивать и на рынок таскать? А как с пенсионным обеспечением? Кто платить будет? Из взносов каких плательщиков будет формироваться пенсионный фонд? Как вообще установить пенсионный возраст? С каких лет стерилизовать себя? По собственному решению или постановлению суда? Ведь это главнейший вопрос популяции. Если человечество добьется бессмертия, то сколько нас окажется? Уместимся ли мы на маленькой Земле? А если переселяться в космос, то в какой оболочке? В биологической? Ничего не выйдет! Так что как вы ни фантазируйте, если в нас заложена программа, то лишь мутации и еще раз мутации помогут нам помимо собственной воли стать новым видом, способным жить во Вселенной. Нет, бессмертие это не для нашего вида! Это утопия. Скукота! Более того, человек наделен свободой. А если он вдруг выйдет на антропологическую забастовку? Заявит, что не хочет совершенствоваться, что космос его не интересует, что он хочет попить пивка, как его деды, попариться в баньке, половить рыбу, и откажется от бессмертия? Повернется к нему задней стороной или выставит вперед пах? Он же свободный. Ему никто не указ! Одни захотят жить вечно, ну а другие? А? Должно быть, чрезвычайно скучно существовать всегда. Я бы не захотел. С перерывами еще куда ни шло. Живешь так лет триста, потом отрубаешься на сто-двести лет, потом опять появляешься. А как с христианством? Ведь оно запрещает многоженство. Неужели миллион лет жить с одной женой? Упаси боже! Нет, без забастовок и революций тут вы никак не обойдетесь. А любовь? Как, прошу прощения, любить сотни тысяч лет одну и ту же женщину или поклоняться одной идее? А если во второй жизни я захочу стать мусульманином, в третьей иудеем, в четвертой — коммунистом и так далее? Слабая у вас позиция! Как раз в чередовании видов лежит главный интерес к эволюции, — тут его голос смягчился, подобрел, и он дружелюбно закончил: — Кажется, от волнения закружилась голова. Тема глубоко задевает.