Через несколько шагов настроение его изменилось. «А не тщеславие ли гонит меня к жестоким крайностям? — подумал вдруг молодой человек. — Необходимо проверить себя на незнакомой личности. Этого человека надо высмотреть среди уличной толкотни, изложить ему свои взгляды и набраться терпения, чтобы услышать комментарий к собственным воззрениям. А если я вызову лишь усмешку? Собеседник покрутит указательным пальцем у виска и расхохочется. Посчитает мои мысли продуктом больного воображения несостоявшегося человечка. Что тогда? Как себя вести? Еще больше озлобиться или искать другое лицо? Я ведь знаю, что лишь тот, кто решился идти напролом, способен выстроить свою судьбу. И мир тогда отступит…»

Тут Дыгало настороженно огляделся, глаза его заблестели, он стал жадно рассматривать прохожих. Пошарив пронзительным взглядом по многолюдной Остоженке, архитертор вдруг разглядел Семена Семеновича Химушкина. Вначале Виктор Петрович отвел взгляд, предпочитая выбрать кого-то незнакомого. Но сутулый, небритый, бледненький, в поношенной бесцветной одежде, преисполненный безразличия ко всему на свете, странный москвич по-прежнему притягивал господина Дыгало. Опустив глаза, Химушкин шел медленно, казалось, угасая прямо на ходу. Не озлобленный, не рассерженный, в своей непроницаемой мертвенной замкнутости. Виктор Петрович теперь не мог вдосталь на него наглядеться и рисовал в воображении образ уходящей цивилизации. «Какая прелесть, какое бесподобное зрелище! Вот он, характерный тип гордого, но никчемного человека, чье время заканчивается. Жалко ли мне его? — пронеслось в голове Дыгало. — Ведь когда-то он был здоров, умен и красив. Но разум, положенный в основу его существования, выдохся, увял, добровольно отказавшись от собственного возмужания. Впрочем, видимо, это не было ему дано изначально, и теперь он тащится на свалку истории. Общество упрямо приняло сторону униженных и оскорбленных, пожелав поднять их до уровня гениев. И это явилось жесточайшей ошибкой. Надо было делать как раз наоборот: всеми путями способствовать селекции, стимулировать появление сверхчеловека. А теперь куда с этим неподъемным балластом ничтожных потребителей? Какая сила способна будет через сто-двести лет их выкормить, вылечить, обучить, обеспечить достойной пенсией? Тем более если каждый из них в пятьдесят пять — шестьдесят захочет уйти на покой, а прожить мечтает до ста и дольше. Таких финансовых ресурсов уже нет, а через век-два и вовсе не будет. Пенсионная система отомрет, здравоохранение сведется к частной практике. Так что без разрушительных социальных катаклизмов в мировом масштабе не обойтись. Поэтому я наблюдаю закономерный финал эпохи потребления — человек отменяется. Сам медленно плетется на свалку. С этим жалким, ветхим существом еще можно поговорить. Надеюсь, он будет честен в конце жизни, тут намного больше вероятности услышать правду, — так сказать, развернутое последнее слово обвиняемого в никчемности. Но с чего начать беседу? Что спросить? Я давеча сам его разыскивал, однако для чего?»

Молодой человек бросился наперерез толпе к Химушкину:

— Какой приятный случай, Семен Семенович! Прошу прощения, перехожу сразу к делу. Не кажется ли вам, что людей стало непозволительно много? А качество человека снизилось. И не просто чуть-чуть, едва заметно опустилось, а катастрофически проваливается к истокам самого вида?

Химушкин хмыкнул без особого удивления:

— А, это вы, Дыгало. Так неожиданно смылись с интересной дискуссии, что я даже подумал, не заболели ли вы. Жаль, хотелось познакомить вас с необычным человеком. Но почему вы обратились ко мне с таким вопросом? — в голосе Семен Семеновича чувствовалось недовольство.

— Вы, пожалуй, единственный, кто вызывает у меня интерес. Мне показалось, что вы не торопитесь, а значит, не прочь поболтать. К тому же я давно уверился, что вы обижены на весь мир! Разве не так?

— Для мрачного настроения у меня другие причины. А мир меня нисколько не интересует. Пустое дело.

— Позвольте пожать вам руку. Схожие мысли одолевают и меня. Вот почему я задал свой вопрос. Он вас заинтересовал?

— Даже не знаю, что сказать. Дело же не в количестве пропащих людей. Хотя именно массы консолидируют изношенные, увядшие, слаборазвитые умы в разрушительную энергию. Чем больше ее окажется, тем скорее произойдет братоубийственная катастрофа. Борьба за рабочее место восстановит дочь против отца, сына против матери, брата против брата! Ведь в человеке совершенно не получил развития инстинкт, охраняющий генетическое понятие «свой». У меня давно возник вопрос: почему? Если совершенно не нужно опознавать «своего», то все родственные обременения полная чепуха.

— Прошу прощения, что вы имеете в виду?

— А вам это не приходило в голову? Вот видите… Представьте себе, что у мужчины родилась дочь, но он не принимал участия в ее воспитании, более того, он ее никогда не видел. Они встречаются, двадцать—тридцать лет сегодня не такая большая разница для любовников? — влюбляются друг в друга и начинают совместную жизнь. Как, слабо? Или другая ситуация: бандит вламывается в квартиру, убивает хозяйку, не зная, что она является его родной матерью. По каким-то причинам она рассталась с ребенком, когда тот был еще младенцем. Инстинкт оберегает нас от огня, от чрезмерных нагрузок, голода, жажды, грома, молнии… Вы когда-нибудь видели человека, идущего по открытой местности в грозу? Никогда не увидите! Однако эволюция не выработала программу «свой — чужой». Достаточно серьезный пробел в развитии вида, а ведь на всех углах поем человеку панегирики. Кстати, первый признак нашего несовершенства — неумеренные комплименты самим себе. Пока не начнем высмеивать собственные физиологические недостатки, усердно бороться с ними, причем не словом, а с помощью науки, — изменять, совершенствовать себя, — не сможем встать на путь трансгенного модифицирования. Единственно верная методика — качественная переделка людского рода.

— Да, о сигнале «свой» я еще не задумывался. Спасибо за подсказку. Мне ваше замечание ох как по душе. В последнее время я собираю подтверждения человеческого несовершенства. Людская порча аккумулируется в негативную энергию. Этот ресурс мне чрезвычайно нужен.