Ещё не веря происходящему, Филипп преклонил колено перед отцом.

Граф Арманьяк положил край окровавленного меча на плечо сына и торжественно произнёс:

– Посвящаю тебя в рыцари, сын мой…. но тут его речь была прервана звуком труб, при котором бургундцы завопили от восторга. В конце улицы появился крупный конный отряд.

– Бургундская гвардия! Всё кончено, – граф усталым взглядом посмотрел на Монтегю.

– Мы погибли!

– Но мы ещё можем спасти жизнь Филиппа! – последовал ответ.

Граф воодушевился. Он наклонился к Филиппу и прошептал:

– Как только начнётся бой, беги, Филипп! Филипп кивнул в знак того, что понимает всё.

Бургундцы предложили арманьякам сдаться, но они гордо отказались.

– Тогда умрите, арманьяки, – закричали бургундцы, бросаясь на них.

Пешие воины под прикрытием двух сотен рыцарей кинулись на арманьяков. В течение четверти часа почти все арманьяки погибли. В живых остались только граф и Монтегю. Их окружили плотным кольцом, обезоружили и повалили на землю. Гилберт де Лануа находился среди тех, кто собирался нанести поражающий удар, когда раздался голос маркиза д'Антрага, капитана бургундской гвардии.

– Не убивать, брать живьём!

Гилберт де Лануа подскочил к капитану бургундской гвардии и закричал:

– Их нельзя оставлять в живых, их надо умертвить! Капитан холодно посмотрел на Лануа.

– У меня приказ герцога Бургундского! Лануа, кусая губы, отступил.

Графа Арманьяка и Ги де Монтегю бросили связанными в повозку. И почти сразу же туда бросили связанного Филиппа. Отец и сын встретились взглядами. Взгляд Филиппа говорил:

– Я не смог бросить тебя, отец!

Над всеми троими нависло усмехающееся лицо. На бургундце была надета форма копейщика. Он некоторое время с довольным видом смотрел на пленных, потом коротко бросил:

– Увезите эти жалкие остатки арманьяков в Шатле. У них не осталось ни сил, ни мужества, ни чести.

– Назови своё имя, мерзкий бургундец, – охваченный яростью, закричал Ги де Монтегю, – назови имя того, кто оскорбил Арманьяка.

– Гийом де Лануа!

Ещё перед тем, как их увезли, Филипп увидел, как убивают безоружных людей, обагряя их кровью стены святой церкви.

Глава 5

КАЗНЬ

Начавшись 25 сентября 1407 года, резня арманьяков в Париже длилась десять дней. За это время весь Париж залили кровью арманьяков. Счёт убитых шёл на тысячи. Мостовые и стены домов были в крови. Многие дома сожжены. Ночь дьявола проявилась во всей своей зловещей сущности. Убийства, грабежи и насилие стали в эти дни обычным явлением. Казалось, ничто не насытит кровожадную толпу, рыскающую по городу в поисках очередной жертвы. Встречаясь друг с другом, горожане только и говорили о том, сколько арманьяков убил каждый из них. При этом в их голосах звучало такое торжество, словно они совершали нечто богоугодное, а не братоубийство. Спроси кто-нибудь горожан, что плохого сделали арманьяки, они наверняка бы затруднились ответить на этот вопрос. Впрочем, вопросы в эти дни не имели значения, равно и ответы, которых и вовсе не было, да и не могло быть. Единственными, у кого они были и которые не только знали, но и направляли все эти дни резню арманьяков, подогревая ярость парижан, – были члены ордена «лионских бедняков». Возглавляемые Гилбертом де Лануа и Кабошом, который всякий раз показывал перевязанную руку, на которой отсутствовала кисть, и похвалялся тем, что потерял её в схватке с арманьяками возле церкви святой Катерины, члены ордена находились все эти дни неизменно на улицах Парижа. Они бдительно следили за тем, чтоб никто из арманьяков не ушёл от расправы, и были самыми яростными из убийц. К исходу десятого дня им это полностью удалось. Убийства пошли на убыль по той простой причине, что не осталось в живых ни одного из арманьяков или их сторонников. А если и остались, по-видимому, они покинули стены Парижа, ибо город нёс для них в своих объятиях смертный приговор.

В отличие от горожан, которые пребывали в отличном расположении духа, ибо, словно звери, пресытились человеческой кровью, на старой храмовой улице, в доме покойного герцога Орлеанского, царила глубокая печаль.

Графиня Арманьяк, ломая руки, ходила по гостиной. Герцогиня Орлеанская, сидевшая на софе, лишь грустно наблюдала за ней. А что ей оставалось? Она ничем не могла помочь несчастной женщине, которая вот уже десять дней не имела вестей о супруге и сыне.

Губы графини всё время шептали:

– Господи, господи, не дай им погибнуть… господи, господи… Спаси их… я всю жизнь проведу в молитвах, благословляя твоё имя.

Увидев вошедшего в гостиную Дюше, графиня тотчас бросилась к нему и, схватив его за руки, голосом, идущим из глубин души, спросила:

– Что?

– Они живы!

Ответ Дюше заставил графиню расплакаться. Но то были слёзы счастья. Она обняла Дюше, принёсшего благую весть, повторяя:

– Благодарю вас, сударь, благодарю…

– Сударыня…

Графиня тотчас посмотрела в глаза Дюше, которые он опустил не в силах смотреть на графиню. И прежде, чем Дюше сказал, то, что собирался сказать, графиня поняла, что услышит нечто ужасное.

– Они в Шатле. Завтра утром они будут прилюдно казнены!

– Филипп…

– Он тоже приговорён к смертной казни! Графиня отшатнулась, а затем рухнула на колени и почти сразу после этого потеряла сознание. Дюше взял графиню на руки и уложил на софе. После этого он поклонился и негромко произнёс:

– Если я понадоблюсь, позовите!

Сказав эти слова, опечаленный тем, что принёс страшную новость графине, Дюше вышел.

Герцогиня Орлеанская и двое слуг захлопотали над графиней, пытаясь привести её в чувство. Это продолжалось недолго. Графиня пришла в себя. Едва она открыла глаза, как немедленно вскочила с софы и бросилась к двери.

– Милая сестра моя, куда ты направляешься? – окликнула графиню герцогиня Орлеанская.

– К отцу, – не оборачиваясь ответила графиня, я должна спасти их.

Дюше выскочил на улицу вслед за графиней Арманьяк, которая даже накидки не взяла с собой. Несмотря на холод, она в одном платье, с распущенными волосами, которые развевались на ветру, торопливо пошла по направлению к дворцу герцога Бурбонского, который находился в двух кварталах от Старой Храмовой улицы. Дюше едва поспевал за графиней. На улицах Парижа было всё ещё небезопасно, а он дал слово охранять графиню. Не более чем через четверть часа графиня в сопровождении Дюше достигла ворот дворца. Стража у ворот, хотя и смотрела на них с крайним удивлением, но тем не менее отворила ворота и пропустила их внутрь. Не чуя ног, графиня побежала по широкой дорожке, ведущей к внутренним воротам дворца. А ещё через несколько минут она уже стояла перед кабинетом герцога Бурбонского.

Сделав короткую передышку, графиня открыла дверь и вошла внутрь. Дюше остался ждать за дверью. В кабинете за столом сидел герцог Бурбонский, мужчина лет шестидесяти, и выговаривал что-то молодому человеку, стоявшему рядом с ним с виноватым лицом.

Графиня прошла несколько шагов и упала на колени, протягивая руки к герцогу Бурбонскому. Голос её прерывался, когда она умоляющим голосом произнесла:

– Спасите, отец!

Герцог Бурбонский хмуро смотрел на дочь.

– Вспомнила об отце, непокорная дочь?

– Я никогда не забывала о человеке, который был в моей жизни всем! Отец, ваша дочь умоляет вас стоя на коленях. Заклинает именем матери и той любовью, которую питали ко мне вы. Спасите моего супруга! Спасите моего сына!

– Твой супруг выбрал свою судьбу сам, бросив вызов герцогу Бургундскому, – безжалостно ответил герцог Бурбонский – он был слишком горд, чтобы склонить голову, так пусть теперь склонит голову перед палачом. Вопреки моей воле ты вышла замуж за Арманьяка, но это ещё полбеды. Ты своим отказом унизила герцога Бургундского, моего друга. Ты предпочла арманьяка – бургундцу, что ж, теперь пожинай плоды своего поступка. Я же и пальцем не пошевелю в защиту твоего супруга.