«Из личного опыта я абсолютно убежден, что данные наркотики незаменимы для воспитания и развития личности. Некоторые из новых препаратов настолько мощны и действенны, что многие люди убеждены в их несомненной пользе, несмотря на то, что пресса и правительство неустанно твердят им об обратном».
Тарчеру как издателю, благожелательно относящемуся к ней-росознательным теориям, писали многие. Рядом на диване громоздилась куча рукописей, высотой сантиметров в тридцать. Покопавшись в ней, Тарчер выудил оттуда листок и протянул мне. Это было письмо от Теренса Маккенны, сообщавшего, что его брат Деннис готовит к печати книгу, основной тезис которой заключается в том, что психофармакологические растения и есть то самое недостающее звено в нашей эволюции от обезьяны к человеку.
«Жду с нетерпением, когда же он ее пришлет, чтоб прочитать».
Так я столкнулся с Теренсом Маккенной, специалистом по шаманизму из Беркли, обладавшим очаровательным носовым произношением. Маккенна часто говорил, что он скорее исследователь, чем ученый. Несколько лет назад они с Деннисом провели тридцать семь дней в бассейне верхней Амазонки, исследуя местные грибы. Они описали пережитое в книге «Невидимые ландшафты». В этой книге равно представлены как психоделики и шаманизм, так и теория шизофрении, молекулярная биология и голографическая теория мозга.
Довольно долго Теренс вел семинары по эпистемологическому смыслу нейросознательных границ. У меня и сейчас сохранилось несколько ярчайших записей Теренса, и, если меня спрашивают о нынешнем состоянии психоделического движения, я даю им послушать запись рассказов Маккенны — это производит на всех неизгладимое впечатление.
Хотя все основные исследователи нейросознательных пределов были между собой знакомы и большинство из них часто присутствовало на закрытых конференциях в Исалене, это вовсе не значит, что между ними наблюдалось четкое единство мнений по поводу новых психоделиков. Это было далеко не так. Сложно себе представить такую группу (ну разве что среди крайне левых…), в которой существовал бы такой разброс мнений. Взять хотя бы проблему с названиями. Благодаря тому, что их всегда пытались классифицировать, этот класс веществ получил с полдюжины различных наименований. Живучим оказалось слово галлюциногены — в основном им пользовались медики. Те, кто начали исследовать их еще в пятидесятые и были сначала обеспокоены идеями Хаксли, а потом приведены в ужас действиями Лири, предпочитали термин психомиметики.
Некоторые пользовались предложенным Осмондом термином психоделики — в основном это были те, кто примкнул к движению уже в шестидесятые годы. Хотя в последующие годы этот термин закрепился, случались и попытки заменить его чем-то другим (как ассоциирующийся с такими «позорными именами», как Лири, Кизи, хиппи и т. д.), например, словом «энтеоген», что в прямом переводе означает «пробуждение внутреннего бога».
Или вопрос о том, какой из психоделиков — самый лучший, самый полезный, одним словом, первейший среди прочих. Тар-чер твердо стоял за экстази: «"витамин К" дарит бурные и запоминающиеся переживания, но трансцендентального в нем мало. У экстази же, напротив, гораздо более тонкое воздействие: он раскрывает сердце, разрушает комплексы и защитные установки и дает толчок к просветлению, поэтому очень полезен в психотерапии».
«По мне так тут и не о чем спорить, — убеждал меня горячий сторонник "витамина К", — "витамин К" — самая действенная вещь».
Теренс Маккенна же отвергал большинство наркотиков как не имеющие значения, «серьезное значение имеют только ДМТ, ЛСД, мескалин и псилоцибин, в особенности — последний», — сказал он.
И т. д. и т. п. В беспорядочной массе мнений можно было, правда, выделить два философских лагеря — ученые и гуманитарии.
Те, кто верили, что исследование внутренних пространств в будущем постепенно станет новой ветвью естественных наук, и те кто полагали, что при правильном использовании психоделики ведут к самосовершенствованию, к созданию нового человека, созданию новой, лучшей личности. Для последних важнейшую роль играл экстази, в то время как первые возлагали свои надежды в основном на «витамин К».
Вот несколько записей из моих интервью, касающихся экстази, он же 3,4-метиленодиоксиметамфетамин, он же МДМА (MDMA):
«Они хотели создать более духовное вещество. Химики работали над ним, тщательно перебирая молекулы, более пятнадцати лет и, наконец, получили».
«Он вызывает сопереживание. Что мне больше всего запомнилось — он снимает негативные переживания прошлого — страх, например. Это определенно величайший из психоделиков».
«Рушит все защитные установки. Лечит и помогает. Человек, переживая этот опыт, меняется. Это вовсе не тяжело, хотя некоторые говорят, что им больно было переживать все эти эмоции. Он способствует эмпатии — помогает, взглянув на многие негативные, неприятные вещи, воспринимать их с состраданием, с любовью».
Эмпатия, сопереживание и сострадание — эти слова всегда сопутствовали экстази. «Это эмпатоген, а не психоделик», — подчеркивал один из терапевтов.
Мне посоветовали принять экстази вместе с кем-нибудь, кого я очень люблю, что я той осенью и сделал. Я тогда жил в сельской местности. Мимо по дороге проезжали грузовички с осенним силосом. Первые двадцать минут мы вообще ничего не ощущали. Затем, наплывами, острые ощущения амфетаминового типа с все возрастающей силой захлестнули нас — и испарились. А затем последовал шестичасовой разговор, погрузивший нас в глубины собственных личностей.
По моему личному впечатлению, экстази не способствует собственно просветлению. Скорее он просто снимает барьеры, природный страх. Вам кажется, что вы достигаете неких высот, но это не так. Это не мощный прорыв в запредельное, как бывает, когда принимаешь ЛСД, — никаких галлюцинаций или космического сознания. Просто приятное, необычайной эмоциональной силы общение. Впоследствии, когда я встречал людей, завязших в эмоциональном плане, я обычно советовал им попробовать его: «Есть один препарат, который…»
Приняв его, я понял, почему некоторые психотерапевты (в счастливом неведении насчет того, что хиппи уже высказывались подобным образом о ЛСД) сравнивали один удачный сеанс приема экстази с двухгодичными результатами обычного лечения. Однако одного я так и не смог выяснить, а именно — сколько терапевтов используют экстази в практике. Я спрашивал, но цифры варьировались — от пары сотен до пары тысяч. «Ну, в районе Залива их около ста пятидесяти», — говорили мне.
Экстази определенно пользовался популярностью среди прогрессивного крыла терапевтического сообщества, так что в 1984 году Ассоциация гуманистической психологии на внутренней конференции включила его в список новых психоделиков.
Общее отношение к нему было достаточно анекдотичным: большинство психиатров использовали экстази для двухнедельного лечения, в основном — чтобы усилить эффект обычных терапевтических бесед. В целом атмосфера здесь напоминала конференции по ЛСД в пятидесятые годы, но с несколькими важными отличиями. Первым было то, что уже возникла твердая терминология, на языке которой можно было четко описывать происходящее, — сказывались тридцать лет экспериментов, поднявшие психологический лексикон до необходимого уровня, так что уже никто не тратил время на то, чтобы объяснить, что именно он имел в виду. Это было позитивное отличие. Отрицательным же было полное отсутствие фундаментальных исследований. Экстази в практике использовали десятки врачей, но практически никто из них не мог представить формального отчета о своих исследованиях. На конгрессе 1984 года единственным таким врачом был Сидней Грир.
После проверки эффекта МДМА на двадцати девяти пациентах Грир выяснил, что тот сметает эмоциональные барьеры. Что в свою очередь ведет к новому уровню инсайта.
Чуть ли не половина из обследуемых заявила об уменьшении интереса к алкоголю и другим интоксикантам. «Эти вещества теряют свою привлекательность после того, как человек попробовал МДМА», — писал Грир. Только один из пациентов жаловался на головную боль и утомление, впрочем, это часто случалось с ним и до приема наркотика.