Говоря, я не отрывал взгляда от лица девочки. Она смотрела на меня доверчиво, с интересом, удивленно моргала время от времени.

Я говорил, присев на корточки и делал наброски мелом на асфальте. Они были необходимы, как жесты при общении в шумной компании. Так легче было донести свою мысль. Я был уверен: мои наброски точно помогут девочке понять, как можно избавиться от искажений на картинках.

Под конец монолога меня уже лихорадило. Я чувствовал, что щеки мои горят.

Я ожидал чего угодно, только не того, что произошло: когда я замолчал, девочка перевела взгляд на мои рисунки и попятилась, вскрикнув испуганно. Я посмотрел на асфальт и не поверил своим глазам.

На виселице болтался полный человек в костюме со сплошной белой полоской посередине груди. Полоска эта была нарисована так усердно, что состояла из кусочков отколовшегося мела. Но этим не кончался рисунок: позади висельника раскинулся целый лес колов с насаженными на них собаками и людьми, вперемежку. Был здесь и пень с топором, рядом с которым лежала гора человеческих голов… Как же так?! Ведь я рисовал, стремясь помочь девочке. Объяснял ей, как избавиться от безобразия. Я же знал точный ответ! И вот, мой ответ оказался еще большим безобразием!

Долго я в тупом отчаянии смотрел на получившийся рисунок, из оцепенения меня вывел спокойный голос девочки:

– Не беспокойтесь так! Дядя бизнесмен вас мучает, вы думаете много о нем. Вы думаете, он такой же, как я. Не думайте! Он просто белая фигурка на асфальте. Он мешает только вам, а мне не мешает – у меня еще есть место, где рисовать. Столько улиц! Можно все тротуары изрисовать. А если кончится место, сотру бизнесмена первым.

– Если не он, то значит, собака! Я так и думал! – в бешенстве закричал я; попадись в этот момент под руку любая дворняжка, я разорвал бы ее на части.

– Не бойтесь вы собачек. Они погавкают и перестанут. Да и не слышно их здесь, у меня: они же плоские совсем. Не злитесь так. Никто не мешает мне. Просто у меня пока не всегда хорошо получается рисовать. Иногда бяка всякая выходит, но я учусь, рисую лучше и лучше! – похвалилась она. – Вот и у вас бяка получилась. Так всегда вначале. Уйди, бяка, – показала она кулачком, глядя на мой страшный рисунок. Виселица на моих глазах превратилась в коренастый кривой дуб, эшафот и корзина с отрубленными головами – в кузницу на берегу спокойной реки, фигуры собак и людей исчезли с колов, и колы эти выстроились в низенький заборчик вокруг заросшего цветами палисадника.

Я ощутил стыд за свою глупость и самонадеянность, стыд мешал смотреть в глаза девочке и говорить. Я спросил почти шепотом:

– Но если у меня получаются такие картинки, стоит лишь взять в руки мел, то зачем я тебе нужен? Может, лучше стереть меня?

– Зачем стирать? Больно, когда стирают. Когда тебя еще не нарисовали, не больно, а когда стирают – больно. А вы хороший. Вы хорошую игру придумали, – девочка показала рукой на детишек, прыгающих по моим квадратикам. – Ребятам нравится. Вы не всегда страшилищ рисуете.

– Ты говоришь о другом, девочка. Ты говоришь, почему не стираешь меня. А я хочу знать, зачем я тебе нужен!

– Да что вы как зануда! – девочка возмущенно топнула ногой. – Низачем! Вы есть и хорошо.

– А я… я, значит, вам – зачем?!

– Что ты хочешь сказать? Я не понимаю? Что ты спрашиваешь? – заторопился я уточнить.

– Я вам только зачем-то, а не просто так? А просто так я вам не нравлюсь и не нужна?

– Есть зачем! У меня давно есть мечта – охватить умом сразу всё, поместить в одно мгновение то, как устроено, как мыслит… то что вокруг.

– Мамочки, дурь какая, – она повернулась ко мне боком и скрестила руки на груди. – Чего там охватывать и понимать? Да просто берешь и рисуешь, как захочется. А если что-то плохо нарисуешь, дождиком потом смоет все равно. И хорошее тоже дождиком смоет, но после дождика нарисуешь больше хорошего, чем плохого, а в следующий раз еще больше хорошего. Правда, все равно дождик смывает, но зато скоро тротуар обсохнет, и снова можно рисовать.

– Вот! Это примерно то! Это и есть, что я ищу! – в восторге закричал я. – Я сейчас почувствовал, ухватил! Но… у меня теперь появился еще вопрос. Я должен понять схему, алгоритм рисования. Что заставляет сначала провести именно эту прямую белую черту, а потом на ней нарисовать желтый кружок? Почему не квадрат? Почему сначала не рисовать розовое облачко?.. Я хочу сказать: ты говоришь, просто берешь и рисуешь. А каков тогда исходный код?

– Ой, умный вы! Всегда умный такой! Выдумает себе что-то. А глупый все равно: говорю же – берете и рисуете. Ну чего же тут непонятного?

– Просто так? Беру и что угодно рисую?! И ведь сколько угодно городов можно так нарисовать, и каждую улицу каждого города изрисовать… городами.

– Да, – просто ответила девочка и отвлеклась на стрекозу, которая только что была плоским белым пятном на асфальте, а теперь уже кружилась вокруг нас, и крылья искрились радугой.

Я получил ответ на возникший вопрос – об исходном коде. И вот вроде бы должен быть финал, занавес, должно стать, что уже нечего спрашивать. А появился новый вопрос в голове, и теперь уже он обжигает изнутри:

– Зачем рисовать?

– Ну… – протянула она. – Как зачем… Не получается. Не рисовать не получается. Даже подумаешь себе: «Вот не буду рисовать, специально не буду; пойду просто побегаю, на качелях покачаюсь, поиграю с кошечками». А потом глядишь вдруг – ты сидишь и рисуешь. Думала, качаешься на качелях – качели нарисованы, кошки нарисованы, все нарисовано, и руки мелом перепачканы.

−И тогда ты плачешь? Расстраиваешься? – спросил я и почувствовал себя невероятно проницательным.

– Нет! – удивила меня девочка. – Чего плакать? Они же как живые получаются. С ними играть можно. Просто пока рисуешь каждую пушинку в хвосте у кошечки, забываешь как-то, что кошечка нарисованная. И вот, играешь с ними со всеми, с нарисованными. А потом, если вспомнишь, как на самом деле, то ничего страшного. Мелков-то много, не кончаются. Значит, еще можно будет нарисовать и снова забыть, что они нарисованные. Снова и снова, и не помнишь, сколько раз уже рисовала… – она задумалась и долго молчала, глядя перед собой; встрепенулась и заговорила с восторгом: – а вот однажды я нарисовала девочку в синем платьице и с мелками в руках; она стояла на коленках и рисовала девочку с мелками!