– Похоже, что вы оказались во всем правы, шеф. Я облаивал не то дерево с этим Томпсоном. Но, честно говоря, я все думаю, сможем ли мы когда-нибудь доказать, что в его мнимом самоубийстве что-то было не так.

– Сомневаюсь, – ответил Слайдер, не глядя на него, – отмывание денег так и организуется, чтобы ничего нельзя было доказать.

– Но если что-то незаконно, то всегда найдется зацепка.

– В идеальном мире – да.

– Мы все же могли бы попробовать поприжать их, используя вероятность. Смотрите, я тут кое-что прикинул. Из банковской справки мы можем сделать вывод, что Анн-Мари должна была перевести около двух миллионов фунтов на тот магазин в Бирмингеме. Так вот, как они могли учесть эти деньги? Если оливковое масло стоит, скажем, порядка тридцати фунтов за банку...

– Что-о?

– О да! – Атертон явно получил удовольствие, удивив Слайдера. – Натуральное оливковое масло экстра-сорта очень дорогое. В «Сансбюри» оно стоит две гинеи за маленькую бутылку. Теперь, при цене тридцать фунтов жестянка, они вынуждены будут иметь записи о продаже примерно шестидесяти семи тысяч банок в год, чтобы оправдать прохождение через магазин такой суммы наличных. А это составляет... примерно сто восемьдесят жестянок в день. Какова вероятность этой цифры? Кто поверит, что такой маленький магазин может продавать так много масла?

– Вероятность – это не доказательство. И могу поспорить, что они позаботились насчет проблем с учетом. Им совсем не обязательно проводить все деньги через один маленький магазинчик или использовать для этого только один вид товара. И не забудь, что мы еще не знаем точно, что она делала с деньгами.

– Нет, но для чего-то же она туда ходила!

– И еще – даже если ты сможешь притянуть этот маленький магазин, ты ухватишь только один тоненький кровеносный сосуд из всей системы кровообращения. Ты же не воображаешь, что каких-то два миллиона фунтов составляют предел их амбиций, не так ли?

– Цитируя вас же, шеф, я скажу, что мы должны сделать все, что можем, и это сработает. Ваша трудность в том, что вы воспринимаете все слишком серьезно. Если вы смогли засадить одного мелкого жулика, то мир, по-вашему, становится светлее.

– Ну, спасибо тебе, старина, – ответил Слайдер не без горечи.

Она опустила тяжелые темные шторы, отгородившись от тоскливого вечера за окнами, и развела огонь в камине, и его отблески заплясали на предметах в полуосвещенных углах комнаты, похожей на пещеру Аладдина с красно-коричневым турецким ковром.

– Ты сегодня что-то очень поздно. Были проблемы?

– Я ехал кружным путем и потратил приличное время, наблюдая в зеркало за дорогой позади.

– Надеюсь, что это всего лишь паранойя.

– Это разумная предосторожность, ведь они знают меня в лицо. – Он привлек ее к себе и поцеловал. Казалось, что с момента их последней встречи прошла вечность.

Она любовно коснулась рукой его брюк и лукаво улыбнулась.

– Ну, по крайней мере, похоже, что ты всегда таскаешь с собой какое-то тупое орудие, как вы выражаетесь в полиции.

– Не всегда. Только когда я с тобой.

– Какие приятные вещи вы говорите девушке, сэр. – Она откинула голову и посмотрела на него долгим взглядом. – Ты хочешь поесть сейчас или попозже? Говори сразу, а то кое-что вот-вот начнет подгорать.

– Ты весьма основательна и практична, – расхохотался Слайдер. – Это так приятно.

– Это естественно и полезно. Ну?

– Выключи газ, – ответил он.

Гораздо позже они уже сидели па полу у огня и ели бифштексы с салатом из авокадо с сыром «горгонзола», запивая еду «Ралли». Джоанна была обнажена – экономия салфеток, как она выразилась – а Слайдер все же надел трусы, так как ковер был весьма колюч.

– А ты здорово изменился, – восхитилась Джоанна, – и за такое короткое время! В тот первый вечер, когда мы встретились, ты был таким сдержанным. Тогда ты бы ни за что не сделал того, что делаешь сейчас.

– Ты меня изменила, – согласился он, касаясь ее плеча. – А у тебя вовсе не белая кожа. Скорее, цвета масла.

– Соленого или несоленого?

– Чистого джерсийского.

– Это все свет от камина, – объяснила она, поворачивая голову и целуя его ладонь, и он улыбнулся и покачал головой. Вкус еды и вина, живительное тепло от огня на коже, отблески пламени, потрескивание угля в камине, даже тикание часов – все сейчас воспринималось его чувствами обостренно, как будто он переместился в какой-то другой мир.

Они болтали обо всем и ни о чем в частности, и постепенно Слайдер начал чаще замолкать, предоставляя говорить Джоанне. Когда они покончили с мясом и перешли к сыру, она спросила его, как продвигается дело.

– Мы сейчас ждем отчетов по проверке того бирмингемского магазина и «Винси». Но я предполагаю, они не дадут нам ничего. Если Анн-Мари была членом большой и мощной организации, то вероятность того, что мы сможем предъявить им обвинение в убийстве, очень невелика. Они наверняка смогут скрыть все следы.

– Это тебя так беспокоит или что-то еще?

– Что беспокоит меня больше всего, это то, что, если я прав, мое начальство станет рассматривать ее, как не имеющее важности побочное дело. Люди в наши дни значат гораздо меньше, чем крупные деньги.

– О, Билл! – Она улыбнулась и наклонилась поближе, чтобы коснуться его колена. – Это не ново. На самом деле все как раз наоборот – только сейчас люди начинают задумываться о том, что неверно ценить деньги больше, чем человека. Вспомни-ка викторианскую эпоху. Подумай о древнеримской истории. Подумай о любом периоде прошлого.

По его виду не было похоже, чтобы она его убедила, поэтому сменила тему и стала рассказывать, как провела день и об ужасном дирижере, от которого у всех были одни страдания. Потом она рассказала ему пару музыкантских анекдотов и заметила, что он изо всех сил старается изобразить веселье, но это ему плохо удается. Тогда она умолкла. Видя, что он разочаровал ее, он почувствовал свою вину и, чтобы как-то восстановить прежнее настроение, решил, что лучшим способом будет заняться с ней любовью.

Первый раз в жизни он ничего не смог. После того, как она уже смирилась с неизбежностью, он еще долго продолжал свои попытки, пока она мягко не остановила его.

– Послушай, бесполезно мучить самого себя. Если это не получается, значит, не получается.

Он перекатился на бок и уставился на нее. Это, выходит, была оборотная сторона обострения чувств – любая обида или неудача воспринималась чересчур болезненно.

– Я... мне очень жаль, – сказал он, ощущая свою полную беспомощность.

– Не надо было пытаться. Это только расстроило тебя.

– Я не хотел... Я хотел, чтобы нас ничто не разделяло.

– Вот такие твои чувства и разделяют нас. Ради всего святого, если тебе хочется быть грустным в моем обществе, так давай, будь грустным. Ты не обязан постоянно развлекать меня. И ты не обязан всегда через силу вести себя как пай-мальчик.

Он протянул руку и отвел с ее лба прядь спутавшихся волос.

– Я понимаю.

– Нет. Я не думаю, что ты это понимаешь. Когда ты приходишь ко мне – ох, я не знаю, как бы это выразить – это все равно как ты приходишь к кому-то на чай, помнишь, когда ты был еще ребенком? Лучший костюм, лучшие манеры, ты как бы отрываешься от реальной жизни и повседневного бутерброда с джемом. Я для тебя такая же – совсем не настоящая.

– Но ты настоящая! – Он был удивлен ее словами. – Ты – наиболее реальная часть моей жизни.

– Тогда ты бы чувствовал, что можешь быть со мной естественным. Да будь хоть мрачнее тучи, если ты соответственно себя чувствуешь.

– Но это было бы несправедливо по отношению к тебе.

Она резко отодвинулась от него и села.

– О, вот как, несправедливо ко мне! А что справедливо по отношению ко мне? Вообще – что, как по-твоему, ты делаешь? Когда тебе удается попасть сюда, и притом в хорошем настроении, вот это и есть то, что ты считаешь справедливым?

– Не понимаю тебя!

– Это я уже вижу. Это потому, что ты не даешь себе труда задуматься. Где ты будешь спать сегодня ночью, просто ответь мне на это?