Но существуют, однако, ситуации, когда и снисхождение надо проявить. Лично Строг сейчас не отказался бы от капельки снисходительности; уж очень его ломало. Но внешне проявиться своей слабости не позволил. Где лаем, где откровенными пинками он вернул своих людей в требуемое состояние и организовал поиск беглецов, при этом вовсю используя вертолетчиков, срывая на них злость за неудачу.

Такого дня база еще не знала. Всего за несколько часов лишиться пятнадцати лошадей – почти всех! – и получить несколько раненых и одного пропавшего. И это в чистом, можно сказать, поле, без очевидного противника.

Винер, связавшись с майором, высказал осторожное предположение, что причиной такого поведения лошадей могло послужить некое природное явление. Ведь известно же, что земные животные ведут себя странно или по меньшей мере необычно в предчувствии, скажем, землетрясений. А также наводнений, цунами и прочих стихийных бедствий. Строг подсказку оценил. В конце концов, за поведение местной фауны ответственности он не несет.

К его немалому облегчению в импровизированный лагерь удалось вернуть трех лошадей. Вид у них был измученный, да и не мудрено после такой-то скачки. Еще четыре с двумя всадниками вернулись на базу. Потери в итоге оказались не столь сокрушительными, как представлялось вначале.

Поредевший отряд вошел в ворота базы, когда уже стемнело. В пропавших числились двое – новый тренер и рядовой Мальтиус, перед самым началом трагических событий получивший предположительно змеиный укус. Оба на связь не выходили, однако их (или их тел) местонахождение было известно.

3.

– Боже.

Кто это сказал? Может, рядовой? Только голос какой-то странный. Хотя после падения отчего бы ему не стать странным.

Макс думал рывками, между извержениями из себя воды и недопереваренного завтрака и судорожными глотками воздуха, которого решительно не хватало. И то, и другое давалось с трудом и болью, а он все никак не мог остановиться, дать хоть минутную передышку своему телу, расслабить перенапряженные мышцы и просто подышать. Но организм работал как заведенный: вздох – выброс, вздох – выброс. Уже и блевать-то стало нечем. Так, слюна и комки горькой слизи. Но заданный режим никак не прекращался. Вздох – выброс. Господи, да когда же это кончится!

Наконец Макс, собравшись с силами, глубоко вздохнул и, напрягшись, задержал воздух в себе. Так он когда-то боролся с икотой и порой этот прием срабатывал. Его тело еще несколько раз дернулось вхолостую и успокоилось. Только сердце бухало в голове.

Он встал на карачки и осторожно, уголком рта, принялся травить воздух, замерев на середине этого процесса, едва тело напряглось в преддверии новой судороги. Он целиком сосредоточился на собственной физиологии, прислушиваясь к себе, как истинный мастер прислушивается к звону только что произведенного хрустального бокала, ловит не только игру света на шлифованных гранях, но угадывает ноту, которую издает его творение, пока он нежно его держит за изящную точеную ножку.

До изящности Макс в тот момент со всей очевидностью не дотягивал. Мокрый, жалкий, перепачканный рвотными массами, напуганный собственным бессилием – нет, не денди. И даже не герой. Настоящие герои раком не стоят.

– Боже, – раздалось справа.

Не переставая прислушиваться к себе, он повернул голову на звук, одновременно осторожно всасывая воздух.

Наверное, его организм перешел тот предел, после которого остается лишь одно чувство – выжить. Не удивляться, ни по-настоящему пугаться живущая в измученном теле психика больше не в состоянии. Она может только поддерживать позицию «стоять раком», опираясь на дрожащие руки, и сдерживать рвотные позывы для того, чтобы насытиться, наесться воздухом, которого в последнее время телу остро не хватало.

Шагах в трех от него сидел на корточках мужик с небольшой бородкой и рассматривал с интересом, почти положив голову на плечо и от усердия приоткрыв рот. Он будто даже не смотрел, а слушал, хотя кроме утробных звуков Макс других шумов не производил.

– Господи? – довольно отчетливо произнес мужик.

Макс даже тужиться перестал от удивления. Чего? Он так его величает, что ли? Или что это вообще происходит? С каких это пор инопланетяне стали по-русски разговаривать? Тут у него мелькнула шальная мысль. Нет, инопланетяне и прочие зеленые человечки на родном ему языке вряд ли стали б изъясняться, тем более такие дремучие. А вот если это земляне, лет, скажем, сто тому назад потерпевшие кораблекрушение и за это время малость одичавшие, то, в сущности, почему бы и нет? То есть уже, ясное дело, как бы и не совсем земляне, потомки, но все равно это лучше, чем местные-то дикари. Родная кровь и все такое. Хотя лучше бы без крови.

– Здравствуй, – чуть не по слогам проговорил Макс, не без некоторого труда усаживаясь на подвернутые под зад ноги. И, не увидев ответной реакции, продолжил налаживать контакт. – Я Макс. Максим. Понимаешь меня, парень?

Для убедительности он ткнул себя в грудь.

– Ямакс, – не больно-то уверенно проговорил бородач с чудовищным акцентом. С божеским обращением у него выходило как-то лучше.

Макс замотал головой, всколыхнув устоявшуюся было в ней муть. Похоже, без сотрясения не обошлось.

– Макс.

Бородатый глядел на него с недоверием. В его взгляде и во всей позе читалось что-то вроде: «Парень, а ты, часом, не гонишь? А то смотри. У нас тут с этим просто».

Не исключено, что мимика и жесты аборигенов существенно отличаются от земных, но Макс решил не уточнять, почувствовав в визави почти нескрываемую угрозу. Уж как-то очень нехорошо он напрягся. Русские не русские, земляне или нет – разберемся. Потом. Потому что… Хреново мне. Ох, как хреново.

Расслабив мышцы лица, он отвел свой взгляд в сторону. Глаза в глаза, в упор, означает агрессию. Это он помнил с детства. С первой собаки, которая обитала при конюшне.

И вдруг краем глаза увидел, что бородач поднялся и, повернувшись, пошел в сторону, к кустам. Без торопливости, почти вальяжно, по-хозяйски, всем своим видом, всей спиной показывая, что никакого Макса он не боится, хотя и ниже его на голову.

Теперь Макс смог оглядеться. Он находился на берегу того самого озерца, в которое его сбросила взбесившаяся животинка. В котором он чуть не утоп. И из которого его, похоже, кто-то вытащил. Но не этот бородатый. Одежда на нем сухая. Кстати, – Макс посмотрел ему вслед, – у него только куртка из кожи и обувь, а штаны явно тканые. И еще роскошный нож сзади на поясе.

Он не успел больше ничего рассмотреть; на него накатил новый спазм, да такой, что пришлось крепко зажать рот рукой. За грудиной остро отдалось болью, на глаза навернулись слезы и еще вдруг едко запахло блевотиной.

С вытаращенными и ничего не видящими глазами он пережил приступ, на дне сознания испугавшись скорой смерти. А чего?! От такого не умирают, что ли? Судорога, превращающая все тело в камень, паралич сердца и привет.

Почти не дыша – так, мелкими всхлипами, словно дорогой коньяк пробовал, – встал и доплелся до кромки воды. Человек на девяносто процентов состоит из воды, вот и пьет что ни попадя. Но пить это он не решился. Просто зачерпнул воды и обмыл лицо, оказавшееся противно скользким, будто жиром намазанным. Через пару заходов кожа перестала скользить под руками. И стало заметно полегче. Продышавшись, он осмотрел себя. Коммуникатор с руки куда-то исчез. Сняли? Потерял? Рукава и грудь комбеза в противных потеках, происхождение которых не вызывает сомнения. И еще хотелось пить. Даже не пить. А просто прополоскать рот и горло, щипавшие кислотной горечью. В конце концов он и так нахлебался, причем внутрь. Хуже не будет. Разогнав руками поверхность воды, зачерпнул и набрал в рот. Энергично погонял между зубами и сплюнул вправо. Потом еще раз. На третий позволил себе сделать маленький глоток. Как бы непроизвольно, случайно. На самом деле игра, поблажка самому себе, но и – а я что? Ничего! Так получилось.