– Не надо судить об этой стране по виду Мельбурна и Сент-Килде, – сказал Фультон. – В нескольких километрах отсюда находятся красивые леса, любопытные ландшафты, удивительные пейзажи, которых еще не коснулась цивилизация. Вы ездите верхом, сударыни?
– Мы ездили иногда в Англии, – засмеялась Мелида, – но здесь… Впрочем, моя сестра хорошая наездница.
– У меня есть лошади, – произнес Фультон, – и я надеюсь, что вы захотите ими воспользоваться. Этим утром я избавился от той, которая меня сбросила.
– Вы ее продали? – спросил доктор.
– Нет, я убил ее, – хладнокровно ответил Фультон. Мелида сделала жест изумления, но ничего не сказала.
«Какая жестокость!» – подумала Эмерод.
Невольно она снова посмотрела на него – черты его лица казались ей все такими же красивыми и правильными, но омраченными выражением злобы.
Фультон не затягивал долго этот первый визит, но попросил разрешения навестить их еще и, разумеется, оно было дано.
Мало-помалу его визиты становились все более дружескими и продолжительными.
Скоро он стал приходить каждый день.
Настойчивость в достижении того, чего он хотел, казалась отличительной чертой его характера. Подняв вопрос о верховых прогулках, он закончил тем, что добился согласия мистера и миссис Ивенс. Он стал совершать с Мелидой и Эмерод длинные экскурсии в леса и на берег моря.
Во Франции не понимают такой свободы – там кричали бы о неосторожности и скандале, но в Австралии, где утрируются американские и английские нравы, молодые девушки более независимы, чем замужние женщины.
Так прошло несколько месяцев.
Щедрость Фультона восстановила достаток семьи. Одна радость часто предшествует другой – стала прибывать выгодная клиентура. Миссис Ивенс была бы счастлива, если бы не заметила, что здоровье мужа пошатнулось из-за переутомления и резко меняющейся погоды.
Эмерод была озабочена чем-то, часто задумывалась.
Она одна догадалась, что Фультон влюблен в ее сестру и начинала страшиться слишком тесной дружбы, возникшей между ними. Женский инстинкт и разум молодой девушки говорили ей, что любовь Фультона обернется большим несчастьем, которое может обрушиться на всю их семью.
Мелида же Фультона не любила. Она не смогла бы его полюбить. Каждый день она говорила о Вильяме Нельсене в выражениях, которые не оставляли сомнения насчет ее чувств. Она даже не замечала, что Фультон ее любит, только, когда он останавливал свой взгляд на ней, она ощущала, как холод пробегает по ее венам. Делая усилия над собой, она смотрела ему в лицо, но вместо того, чтобы встретить твердый и решительный взгляд, какой был у него всегда, она видела, что его голубые глаза подергиваются дымкой. Его дыхание, казалось, прерывалось, он замирал в экстазе. Чего он ждал? О чем думал? Мелида не знала, но храбрость покидала ее, она становилась молчаливой, и когда объявляли о приходе Фультона, она чувствовала, что ее охватывает нервная дрожь.
Со своей стороны, Фультон никогда не выдал себя ни одним словом. Он оставался все тем же человеком – деятельным, бледным, беспокойным, недоверчивым ко всему свету, вздрагивающим при каждом ударе молотка в дверь доктора, его речи были не менее странными, чем его манеры. Он обращался по очереди то к мрачным, то к самым легкомысленным сюжетам, часто с безразличным видом заговаривал о смерти, но легко можно было понять, что это притворство, и что на самом деле он страшится ее. Фультон с огнем говорил о людских судьбах, но чувствовалось, что он неискренен и людей не любит. Эмерод догадывалась, что он ненавидит ее, потому что она стала как бы тенью Мелиды. В его глазах, когда он смотрел на нее, часто сверкали молнии. Но и Эмерод не отличалась слабостью девичьего характера – она обладала железной волей. С того дня, как она стала предвидеть опасность для своей сестры, она, словно невозмутимая бронзовая статуя, неизменно вклинивалась между нею и им.
Мелида инстинктивно чувствовала себя под защитой, благодаря присутствию сестры и с доверием, которые все слабые существа питают к волевым натурам, не могла предполагать никакой беды, поскольку Эмерод была подле нее.
Фультон, угадывавший сильное противодействие сестер в отношении своих желаний и планов, старался всеми способами заслужить расположение мистера и миссис Ивенс. Услышав от доктора, что тот начинает уставать от долгих хождений пешком, он предоставил в его распоряжение маленькую кобылу, которая не стоила больших денег, но была необычайно смелой и резвой. Ей дали прозвище Обмани Смерть. Передавая ее мистеру Ивенсу, Фультон рассказал ее историю, которую он услышал от того, у кого ее купил.
Вот эта история.
Читатель, может быть, найдет странным, что мы прервали повествование для того, чтобы изложить биографию лошади.
Мы просим читателя подождать с оценками до конца нашего отступления. Тогда он признает, что у нас были серьезные причины это сделать.
Кеттли – такова была кличка, данная лошади Фультона, действительно являлась необыкновенным животным.
В цивилизованной жизни нам тоже служат животные, но мы плохо знаем их. В жизни среди дикой природы их больше видят возле себя и лучше оценивают их ум и сообразительность.
Один старатель купил эту лошадь, чтобы доехать от Мельбурна до Балларэта. Как это часто бывает, когда «диггеры» достигают золотоносного источника, он решил ее продать, но, не найдя для нее охотников, отпустил в лес, чтобы лошадь сама искала себе пищу и шла туда, куда ей захочется. Но умное животное не убежало за 15–20 лье прочь, как делали другие лошади. Она пощипала травы и напилась воды из ручья. К ночи лошадь возвратилась, ища среди десяти тысяч палаток ту, которая принадлежала ее хозяину. Найдя ее, она просунула внутрь сначала голову, потом шею и. наконец, вошла в нее так тихо и бесшумно, словно молодая девушка, ступающая на цыпочках. Она приблизилась к постели своего хозяина и потерлась своим холодным носом о его лицо. Он проснулся и, чувствуя ее горячее дыхание, подумал, что к нему пробрались волки или шакалы. Он выхватил из-под подушки нож и стал бить ее, не разбирая, куда попало. Бедная лошадь, получившая три раны, издала ржание и повалилась. Старатель, окончательно пришедший в себя, спросил: «Уж не ты ли это, Кеттли?» Кобыла ответила, конечно, на своем языке, пока хозяин бросился зажигать огонь. Он стал ее упрекать, что она так нарушила его сон, но виновница замолчала, у нее больше не было сил ржать. Он слышал только бульканье, похожее на то, когда масло выливается из бутылки… Перестав ворчать, старатель поднес к лошади лампу. Бедная Кеттли плавала вся в крови и, если бы можно было сказать, что животные бледнеют, то Кеттли стала очень бледной. Она получила три удара ножом: один попал по носу, второй пришелся возле уха, третий пронзил грудь. И именно из этой раны с бульканьем лилась кровь.
Старатель, привыкший к суровой жизни, не был склонен к чувствительности. Тем не менее он был на грани того, чтобы заплакать, разорвал все белье, которое у него было, чтобы перевязать ее раны. Остановив кровь, он сел возле ее головы, повторяя, что просит у нее прощения. Кеттли скосила на него мутные глаза. Благородное животное, казалось, благодарило его и хотело сказать: «Я на тебя не сержусь».
Настал день, соседи помогли старателю перенести Кеттли, которая не могла двигаться. Ее положили снаружи, и она три дня оставалась без движения.
– Прикончите ее. – Говорили все.
– Это будет, вероятно, милосердием, – отвечал хозяин. – Я добью ее завтра.
Но пока он работал в своей яме далеко от палатки, ребятишки возились с лошадью: один совал ей пригоршни овса в рот, другой носил воду в кружке и поил ее. Третий стянул бутылку водки у своего отца и, поднеся к губам Кеттли, вылил содержимое ей в рот, к большому веселью всех детей. Кеттли открыла глаза, высунула язык и, сделав пару усилий, села на землю, как собака. Она поводила во все стороны изумленными глазами и, когда хозяин вернулся, решив прикончить ее по совету других, то был поражен, увидев свою кобылу сидящей возле палатки неподвижной, словно вывеска.