Молодой граф молчалив и серьезен, Йёста же искрится весельем. Графиня и не желает себе лучшего общества, чем общество Йёсты. Никому, кто ее видит, и в голову не придет, что она скрывает в душе тайную, запретную любовь. Она думает лишь о танцах, о танцах и о веселье. Ей хочется, чтобы вся земля была одной сплошной равниной — без камней, без гор и морей, чтобы можно было всюду пройти танцуя. Всю жизнь — от колыбели до могилы — хочется ей протанцевать в узеньких атласных башмачках на тоненькой подошве.

Но молва не очень-то милосердна к молодым женщинам.

Когда в Борге у графини бывают гости, господа после обеда отправляются в кабинет графа — покурить и подремать. Пожилые же дамы обычно опускаются в кресла гостиной, прислонив свои почтенные головы к их высоким спинкам. Однако же графиня и Анна Шернхёк удаляются в голубой кабинет, где ведут нескончаемые доверительные беседы.

В следующее воскресенье после того, как Анна Шернхёк привезла Ульрику Дильнер обратно в Бергу, они снова сидели там.

Никого на свете нет несчастней этой молодой девушки. Куда девалась вся ее жизнерадостность, куда исчезла и веселая строптивость, которую она пускает в ход против всех и каждого, кто пытается подойти к ней слишком близко.

Все, что случилось с ней по дороге домой, кануло в ее сознании в сумерки, которые не без вмешательства колдовской силы и породили все эти события. У нее не осталось ни одного отчетливого впечатления, ни одного воспоминания.

Хотя нет — одно осталось, оно-то и отравляет ей душу.

— А если это сделал не Бог, — все снова и снова шепчет она самой себе, — а если это не Бог послал волков?

Она жаждет какого-нибудь знака, она жаждет чуда. Но сколько она ни смотрит, ни один указующий перст не высовывается из-за туч, дабы направить ее на путь истинный. И никакие блуждающие огоньки и смутные видения не ведут ее за собой.

Но тут, когда она сидит против графини в маленьком кабинете, взгляд ее падает на букетик голубых подснежников, который держит белая рука графини. И, вдруг словно молния осеняет ее: она знает, где выросли эти подснежники, она знает, кто их собирал.

Ей не нужно ни о чем спрашивать. Где еще во всей округе цветут подснежники в самом начале апреля, как не в березовой роще на береговом откосе возле Экебю?

Она неотрывно смотрит на маленькие голубые звездочки цветов, на этих счастливиц, безраздельно владеющих сердцами людей. Она смотрит на этих маленьких пророчиц: сами — олицетворение красоты, они, кроме того, окружены сиянием всего самого прекрасного, что они же и предвещают, всего самого прекрасного, что должно наступить. И по мере того, как она рассматривает эти цветочки, в ее душе закипает гнев, грохочущий, словно гром, ослепляющий, будто молния. «По какому нраву, — думает она, — у графини Дона в руках этот букетик подснежников, собранных на берегу озера возле Экебю?»

Все они — искусители! Синтрам, графиня, все люди на свете хотят заманить Йёсту на путь зла, на путь неправедный. Но она защитит его, она защитит его от всех на свете искусителей. Она сделает все для него, если даже это будет стоить ей жизни.

Она думает, что, прежде чем она уйдет из маленького голубого кабинета, эти цветочки должны быть вырваны у графини из рук, затоптаны, уничтожены.

С этой мыслью она начинает борьбу с маленькими голубыми звездочками цветов. Рядом в гостиной, ни о чем не подозревая, отдыхают пожилые дамы, прислонив свои почтенные головы к высоким спинкам кресел. Господа спокойно покуривают трубки в кабинете графа. Вокруг царят мир и покой. И лишь в маленьком голубом кабинете идет отчаянная борьба.

Какие молодцы те, кто держит свои руки как можно дальше от обнаженного меча, кто умеет молча ждать, умеет, обуздав свое сердце, успокоить его и поручить свою судьбу воле Божьей! Беспокойное сердце всегда впадает в заблуждение. А зло всегда порождает еще худшее зло.

Однако же Анне Шернхёк кажется, что наконец-то она видит, как высовывается из-за туч указующий перст.

— Анна, — говорит графиня, — расскажи мне какую-нибудь историю!

— Какую же?

— О! — восклицает графиня, лаская букетик своей белой рукой. — Ты ничего не знаешь о любви, о том, как любят?

— Нет, я ничего не знаю о любви.

— Что за ерунда! Разве здесь, в округе, нет поместья, которое зовется Экебю, поместье, где полным-полно кавалеров?

— Да, в самом деле, — отвечает Анна. — Тут есть поместье, которое зовется Экебю, а там живут люди, которые высасывают все соки из страны и делают нас не способными ни к какой серьезной работе. Они растлевают нашу молодежь, они совращают наши лучшие умы. И ты хочешь послушать о них, хочешь послушать об их любовных историях?

— Да, хочу. Мне по душе кавалеры.

И тогда Анна Шернхёк начинает говорить, говорить коротко и торжественно, словно читая по старинной книге псалмов. Потому что она вот-вот задохнется от обуявших ее неистовых чувств. Скрытое страдание трепещет в каждом ее слове, и графиня испуганно и заинтересованно невольно заслушивается.

— Что такое — любовь кавалера, что такое — верность кавалера? Одна возлюбленная — сегодня, другая — завтра, одна — на востоке, другая — на западе. Нет для него ни слишком недосягаемых, ни слишком доступных, один день — графская дочь, другой день — нищая девчонка. Ничто на свете не вмещает столько чувств, сколько его сердце. Но нет несчастней, нет несчастней той, что полюбит кавалера! Ей приходится искать его, когда он валяется пьяным у обочины. Ей приходится молча смотреть, как он за игорным столом проматывает наследство и дом ее детей. Ей нужно терпеть, когда он кутит и сумасбродничает с другими женщинами. О, Элисабет, если кавалер приглашает на танец порядочную женщину, она должна ему отказать, если он дарит ей букет цветов, она должна во что бы то ни стало бросить эти цветы на землю и растоптать их. Если она любит его, ей лучше умереть, чем выйти за него замуж. Среди кавалеров был один, лишенный сана пастор. Он утратил свою рясу пастора из-за пьянства. Он бывал пьян и в церкви. Он выпивал вино, предназначенное для святого причастия. Ты слышала о нем?

— Нет.

— Сразу же после того, как его отрешили от должности, он стал бродить по округе и нищенствовать. Он пил, как безумный. Он мог украсть ради того, чтобы раздобыть себе вина.

— Как его зовут?

— Он больше не живет в Экебю… А в те времена майорша из Экебю позаботилась о нем, одела его и уговорила твою свекровь, графиню Дона, взять его домашним учителем к твоему будущему мужу, юному графу Хенрику.

— Взять домашним учителем лишенного сана пастора!

— О, он был молод, силен, прекрасно образован. Он был совершенно не опасен, если только не пил. А графиня Мэрта была не слишком разборчива. Она забавлялась, дразня пробста и помощника священника. Но все же она распорядилась, чтобы ее детям никто не упоминал о его прежней жизни. Иначе ее сын потерял бы уважение к учителю, а ее дочь не потерпела бы его присутствия в доме, потому что она была святая.

И вот он прибыл сюда в Борг. Входя в комнату, он тотчас останавливался в дверях, садился на краешек стула, за столом молчал, а если появлялся кто-нибудь посторонний, тут же уходил в парк.

Однако там, на безлюдных дорожках, он встречал юную Эббу Дона. Она была не из тех, кто любил шумные празднества, которые постоянно бушевали в залах Борга с тех пор, как графиня Мэрта стала вдовой. Эбба была не из тех, кто бросает миру дерзкие, вызывающие взоры. Она была так кротка, так застенчива! Даже когда ей исполнилось семнадцать лет, она была еще нежным ребенком. Но она была все же и очень красива: карие глаза и легкий слабый румянец на щеках. Ее хрупкое, стройное тело всегда было слегка наклонено вперед. Когда она здоровалась, ее узенькая ручка незаметно и застенчиво пожимала твою. Ее маленький рот был самым молчаливым из всех на свете и самым серьезным. А ее голос! Ах, этот сладостный приглушенный голос, так медленно и красиво тянувший слова! И никогда не звучала в ее голосе ни свежесть, ни пылкость юности, а лишь какая-то тягучая вялость, напоминавшая заключительный аккорд усталого музыканта!