Страшно ночью в Волчьей пади. Сюда и днем-то не всякий пойти осмелится… Бабка Агафья, похожая на сухой сучок, без всякой боязни шагала с кочки на кочку. Изредка нагибалась, срывала несколько травинок, шептала себе под нос древние, как она сама, слова и дальше топала, и опять нагибалась за травкой, и опять «колдовские» слова… Сама-то ладно – ворожея, но и девушку за собой тащила в столь жуткое место: и кикиморы, говорили, здесь водятся, и лешие, и водяные с русалками. Однако не из пугливых оказалась молодка, след в след за старухой шагала, ни нечисти лесной не пугалась, ни гулких болотных вздохов.

Вот и кончились кочки. Старуха и молодка вышли на мшистую сухую поляну. Деревянный ветхий шалаш в центре поляны, а в глубине строения – пахнущая прелыми листьями яма с водой, украшенной лунным бликом.

Ворожея присела на березовую чурочку и отерла кончиком головного платка взмокревший лоб, показала девушке на место рядом с собой.

– Отдохнем немного. Суета – помеха нашему делу. Ты платье скинь, ослобони тело, вольно себя почувствуй. – Старуха ковырнула пальцем пуговку на девичьем сарафане.

Поняла девушка, разделась. От зорких старухиных глаз не укрылась легкая дрожь в молодых пальцах. Захохотал кто-то совсем рядом, и вздохнуло болото замогильным голосом.

– Цыц! – прикрикнула знахарка и погрозила посохом. Достала из дерматиновой сумки баночку и, кряхтя, оперлась на палку и встала. – Ленушка-голубушка, хорошая-пригожая, опустись на белы колени, – легонько надавила ладонью на податливое девичье плечико.

Зачерпнула мазь из баночки и по спине начала мазать, по плечам и груди.

Прикрыла Лена глаза, и словно отступила душная летняя ночь, прохлада расползлась из-под старухиных пальцев. Будто махонькие иголочки прикасались к телу. От этих прикосновений легкость в груди: полететь бы.

– Заря-зарница, красная девица, – зашептала старуха. – Тихо всходишь, тихо садишься. Видишь виноватых, видишь праведных. За Лену заступись, красой поделись. Дай услышать ей слово тихое, а от слова – мир колышется…

Смотрела Лена на шевелящиеся старухины губы, и чудился ей голос, словно издали.

– …Злые чары спадут, рассыплются. Месяц ясный к тебе с позаботушкой, не покинет заря ясноглазая. Ручеек пропоет в бело ушенько песню дивную, песню тихую.

Теплела душа у девушки от далекого голоса. Пахла старухина мазь медом. Молчал лес, будто пусто в нем.

– Вот и ладно. – Старуха жестом показала Ленушке: встань. – Одеваться не надо. Идем.

И совсем не страшно девушке. Страх остался там, в детстве, где пьяный отец заставил Ленушкину мать всю ночь провести на балконе в одной ночной рубашке под проливным дождем. А маленькая Лена, окаменев нутром, всю долгую ночь смотрела на целящееся в плачущее окно охотничье ружье…

Остановилась старуха и подтолкнула девушку к видневшейся меж ивовых кустов реке:

– Ополоснись, доченька. Лесной хозяин добрых людей понимает. Небось излечит тебя.

Плещется в воде молодка. Лесовик, на что стар, а и он залюбовался ладным девичьим телом.

– Не балуй, – крикнул водяному, устремившемуся было к купальщице. – Совесть имей! В твои-то годы…

– Да я что? Пошутить хотел, малость всего – ущипнуть за бочок.

– Неймется тебе, – усмехнулся лесовик. – С рыбами шути.

– Шутник-шутник-шутник, – заверещали вездесущие кикиморы и забросали сконфуженного водяного еловыми шишками.

Весь долгий день просидел Николай дома. После разговора с дружком из гаража отчего-то не хотелось встречаться с деревенскими жителями. Да и какие тут жители – старики и старухи… Когда совсем стемнело, пошел на речку. И не на деревенский пляж, а кружным путем, к видневшемуся далеко за околицей лесу. Шел-шел Николай да и побежал. Миновав деревню, на шаг перешел. Час спустя присел на остывший камень, рубаху расстегнул. Лунный свет серебрит реку – ништяк!

Шум послышался, словно кто-то осторожно в воду входил. Встал Николай, к кустам подошел, раздвинул тихонько ветки и обомлел: какая девушка в реку вошла! И голая!.. Николай смотрел, боясь шелохнуться. Минута… Холодная созерцательность вдруг сменилась мужским любопытством и желанием, мгновенно уничтожившим поэтическую красоту волшебной лунной ночи.

А девушка продолжала плескаться на мелководье, не подозревая, что мужские глаза следят за ней. И какую то игру играла она по-детски упоенно и сосредоточенно с речкой. Теплый ветерок трепал девичьи волосы.

Николай ревниво оглянулся – ему показалось…..

не один на берегу. Прислушался… Нет, померещилось: какая-то тень мелькнула в камышах и больше не появлялась. Так не хотелось, чтобы еще кто-то кроме него смотрел на купальщицу, а самому стало жутко. И он вложил в рот два пальца – свистнул так оглушительно, с переливами, даже звон в ушах пошел. Раздвинул ветви, и… Что такое?!

Плещется девица как ни в чем не бывало. Ведет свою дивную игру с речкой.

У Николая аж волосы на макушке зашевелились от неожиданности. Думал, после богатырского посвиста ринется купальщица к берегу, а она – ноль внимания. И не собиралась прятаться.

– Чертовщина… – прошептал он, пытаясь осмыслить происшедшее. – Так и рехнуться недолго… Эй! – крикнул он, немного упокоившись. – Как там тебя? Может, познакомимся?

Луна-спасительница занавесилась облаком, и девушка растворилась. А Николай, разбрызгивая воду, быстро преодолел мелкое место, в несколько сильных взмахов переплыл глубину… Однако девушки нет…

Да и была ли она? «Черт меня дернул пугать ее». И главное – зачем?.. Правду говорят, что в этой Красавке вся русская чертовщина присутствует в полном наборе. Только ведь русалки – с хвостами и в омутах живут, а не в реке… ерунда какая-то. Наверное, примерещилось.

Сергей подошел к колодцу и увидел Вовку.

– Тетя Лена приходила за водой?

– Приходила, – кивнул Вовка. – Она теперь каждый день сюда – с ведрами. В футбол будем?

– Ты пока один побегай, а я сейчас. – Сергей направился к лесу. – Я скоро вернусь.

– Можно мне с тобой? – попросил Вовка, но Сергей не ответил.

«Зачем иду?» – Сергей не находил ответа. Он чувствовал себя виноватым перед Леной. Надо же, с дурочкой ее сравнил. Как она тут живет? В ее возрасте городские девицы… И все-таки зачем я иду? Что хочу узнать? Глупо, а иду. Сергей перебрал в памяти встречи с женщинами и решил, что красивее Лены до сей поры встретить не удалось. Он даже забыл на миг, что девушка больна. Ведь бывает так, что, встретив человека, видишь в нем… Нет, вряд ли можно объяснить причину подсознательного влечения именно к этому человеку, а не к какому-либо другому, пусть даже более красивому, умному и так далее.

Еле заметная тропка привела Сергея к большой поляне, на которой стоял сруб с замшелой крышей и почерневшей трубой. Сараюшка, хлев, небольшой огород. Перед домом в палисаднике цвели невысокие подсолнухи, копошились куры. И колодец.

Сергей притаился в кустах, держа в поле зрения высокое крыльцо. Сидел долго, настырно.

Дождался своего – вышла Лена во двор, посыпала курам зерна, выпустила из сараюшки огромную свинью. Свинья подбежала к колодцу и начала чесать спину о темные бревна. Лена набрала воды и вылила свинье на спину.

Сергей так и не осмелился подойти к девушке, хоть и очень хотел. Но и просто смотреть, как девушка управляется по хозяйству, приятно. Все так делает, словно ее кто-то на пленку снимает: грациозная походка, отточенные изящные движения… Павушка, лебедушка, а не обыкновенная девушка.

На следующий вечер после работы Сергей опять бегал в лес, наблюдал за домом бабки Агафьи. И на следующий вечер, и всю неделю шастал, но выйти из своего укрытия, чтоб продолжить знакомство с девушкой, так и не смог… О чем и как можно разговаривать с глухонемой, пусть и очень красивой? «А не приворожила ли она меня?» – подумал Сергей, вспомнив разговоры деревенских, касающиеся бабки Агафьи, у которой жила Ленушка. Да и все жители Красавки колдовать умеют и колдуют: Сергей видел однажды, как бородатый мужик шел-шел по тропинке, остановился, оглядел свои грязные сапоги, хлопнул себя по ляжкам и порхнул в небо черным вороном.