– Конечно, пойдут. Куда же им еще! - выкрикнул рабочий в железнодорожной гимнастерке. И вдруг, приблизившись к Мукершану и силой усаживая его рядом с собой, застенчиво улыбаясь, попросил: - Говорят, Николае, ты видел русских солдат. Расскажи нам о них, Николае! Какие они из себя?

Взволнованнее задышали рабочие. Освещенные улыбками, помолодели их худые лица.

– Расскажи, Николае!

– Ты давно обещал!

– Что ж вам сказать о них? - Мукершану уселся поудобнее, пригласил всех поближе к себе. - Веселые ребята эти русские. Вот их ничто не устрашит и не остановит. И очень надеются, что свою кровь они проливают на нашей земле не даром, что мы, их братья по классу, будем действовать решительно.

– Да уж не подведем! - глухо проговорил шахтер. Его дружно поддержали:

– Антонеску вышвырнули. На этом не остановимся.

– Гривица^[31] больше не повторится! - железнодорожник яростно щелкнул затвором своей винтовки. - Умнее стали...

– Разрешите от вашего имени заверить партию, что мы не остановимся на полпути... - Мукершану хотел еще что-то сказать, но его перебили:

– Пусть ЦК не сомневается. Мы все пойдем за ним! А ты, Николае, рассказывай нам о русских!

– Давай, Мукершану!

– Мы слушаем тебя!

– Что ж, это можно. - Мукершану положил свои тяжелые руки на вороненое тело автомата. - Сначала только вот о чем: Центральный комитет поручил мне отобрать десятка два рабочих-добровольцев и отправиться с ними в армию. Надо, товарищи, чтобы и армия пошла за нами и в решительный момент поддержала нас. Кто желает пойти со мной?

– Записывайте меня, - первым попросил шахтер.

Но Мукершану возразил:

– Нет, Лодяну, тебе надо остаться. У тебя пятеро детей, жена больная. Да и возраст твой непризывной. Так что будешь работать среди молодых рабочих в своей шахте. К тому же у тебя в армии служит брат. Парень он, помнится, толковый.

– Разумный, ничего не скажешь, - с тихой гордостью за младшего брата проговорил шахтер. - Только обижаешь ты меня, старика, Николае...

– Ничего, ты тут нужнее,- успокоил его Мукершану.

Добровольцами оказались почти все. И Мукершану пришлось самому решать, кого взять с собой в армию; пожилых семейных рабочих он уговорил остаться на своих местах.

Дивизия генерала Сизова в полдень встретилась с большим препятствием. Путь ей преграждала неглубокая, но бурная и довольно широкая горная речушка Молдова, к тому же сильно порожистая. Движение полков застопорилось. Ждать, пока саперы наведут переправу, было просто невозможно: в войсках распространился слух, что левый сосед, овладев городом Тыргу-Фрумос, будто бы уже подходит к Роману - городу, взятие которого входило в задачу дивизии Сизова. Слух этот еще больше подогрел и без того разгоряченные солдатские души. Растерянность, вызванная встречей с злополучной речушкой, длилась всего лишь несколько минут.

– Что ж вы стоите, как мокрые курицы?.. Гвардия!..- с этими словами широкоплечий пехотный старшина с перевязанной головой, не раздеваясь и не разуваясь, высоко подняв над собой бронебойное ружье, вошел в воду. - За-а мно-ой! - закричал он, и солдаты, один за другим, хохоча и задыхаясь от холодной горной воды, кинулись в речку.

– Это же Фетисов повел свою роту! - крикнул кто-то из сержантов. -Ну и ну!.. Вот чертушка!..

– Даешь Ромыния Маре! - неслось отовсюду.

Стрелковые батальоны быстро форсировали реку. На другом ее берегу солдаты разувались, выливали из сапог и ботинок воду; взбудораженные, повеселевшие и охмелевшие от радости стремительного движения, они строились в колонны и с песней шли вперед, пропадая в тучах пыли.

неслись звуки, рожденные еще в огневые дни Сталинграда.

рвалась песня к желтому небу...

Река ревела, билась меж сотен солдатских ног, заливала лица бойцов сердитыми брызгами, многих сваливала, готовая унести куда-то. Но таких быстро подхватывали под руки их товарищи, и волны реки в бессильной ярости отступали. В музыку водоворотов вплетались, как гимн мужеству, слова неумолкавшей песни:

Какой-то солдат попал в колдобину, нырнул с головой, потом вновь появился на поверхности, фыркая и отдуваясь. Пилотку его уносило вниз по течению. Он попробовал было ее догнать, но скоро убедился, что это ему не удастся. А солдаты кричали со всех сторон:

– Держи, держи ее, Федченко!..

Но маленький солдатик, ученик Фетисова, без сожаления махнул рукой.

– Хай плыве. Мабуть, в Черном мори жинка моя, Глаша, поймав... - Он говорил это без улыбки. Худенькое конопатое лицо солдата было серьезно-сосредоточенным.

"Глаша!"

Это слово больно резануло сердце старого сибиряка. Кузьмич так прикусил ус, что несколько рыжих, прокуренных волосинок, откушенных им, упало в воду. Ездовой размахнулся, с силой огрел лошадей наискосок сразу обеих длинным, сплетенным в форме змеи кнутом. Одноухая дрогнула всем своим холеным крупом, испуганно фыркнула и махнула в воду, увлекая за собой и вторую кобылицу. Повозка подпрыгивала на подводных камнях, ее заносило течением. Но сильные, разгоряченные лошади влекли бричку за собой. Рассвирепевший Кузьмич, привстав, не переставая сек их. Сидевшие на повозке Пинчук, Камушкин и Пилюгин, не понимая причины этой внезапной ярости безобиднейшего старика, с изумлением следили за ним. На блестевших спинах лошадей вспыхивали молнии от беспорядочных и злых ударов кнута.

– Ты сказывся чи що? - не выдержал Пинчук, когда лошади уже вынесли повозку на противоположный песчаный и отлогий берег. - Ось я возьму кнут да тебя потягаю им, старого биса! - пригрозил он тяжело дышавшему Кузьмичу.

На левом берегу оставался из разведчиков один Михаил Лачуга. Он ждал, пока его битюг напьется.

– Швыдче!.. - поторопил его старшина.

Труднее было переправить артиллерию. Первой вышла к реке батарея капитана Гунько. Петр, увидев на берегу полковника Павлова, подбежал к нему: