Едва машина тронулась, Шатев, еще не успев опустить руку, поднятую в прощальном жесте, задал вопрос, который тревожил каждого:

– Так он это или не он?

– Больше некому, – ответил Бурский. – Других исчезнувших нет – ни в смолянском округе, ни вообще в стране.

– А я, друзья мои дорогие, – встрепенулся Лилков, – как исконный родопчанин более чем убежден, что убийца – здешний, поскольку он хорошо знает местность. Коли не знал бы о Подлой пещере, не притащил бы туда убитого бог весть откуда…

– Уж не с курорта ли «Милина вода»? – хмыкнул Шатев. – Ты только прикинь расстояньице!

– Постой-постой, к чему вспоминать курорт, где он вообще не был? – остановил его Бурский.

– Не был, но открытка-то пришла оттуда.

– Глупости. Что значит «оттуда»!.. Да любой мог ее там бросить, любой!

– К примеру, убийца? – спросил стажер.

– Убийца или кто-нибудь по его поручению, – ответил Бурский. – Кто-нибудь не имеющий никакого отношения к убийству. Просто выполнил человек поручение. Такой же трюк проделан и со стамбульской открыткой.

– Но почему преступник выбрал именно эту пещеру? – спросил Лилков. – Иначе, как автомобилем, такой груз туда не доставишь…

Шатев недоверчиво сощурился.

– Почему непременно «груз»? Они могли туда вдвоем подняться. Когда тот был еще живой…

– Или втроем, – добавил Бурский. – Но подождем, что покажет вскрытие. Сейчас гораздо важнее вопрос, заданный Лилковым: почему использована именно эта пещера? Значит, прикончили жертву где-то неподалеку. Не привезли же они покойника откуда-то издалека – к примеру, из Видина.

– Покойника не привезут, а вот живые люди могут сюда приехать и из Видина, и из Толбухина, – возразил Шатев.

– Можно мне еще два слова? – Лилков поднял руку, требуя внимания. – Какой смысл людям, не знакомым с этими местами, появляться здесь с трупом или без оного? Нет, пещеру Подлую отлично знают только местные жители.

– А может, кто-нибудь из спелеологов? – возбужденно подхватил Тодорчев.

– Да что ты! – воскликнул Лилков. – Эти ребята, спелеологи, не посмеют осквернить пещеру. Они обожают ее, хоть она и Подлая, как альпинисты обожают свои снежные вершины да неприступные пики… Нет, здесь не замешаны спелеологи ни из Петровского, ни из Чепеларе или Смоляна, ни из самой захудалой родопской деревеньки. И вот почему. Сезон закончился, это для преступника было важно! Если бы спелеологам из Петровского не взбрело в голову сунуться в пещеру, труп обнаружили бы через шесть-семь месяцев, никак не раньше начала следующего сезона. Извольте тогда расследовать… Конечно, этот тип поступил разумно – по своей звериной логике, – но упустил из виду деталь, известную только спелеологам: озеро-то мелкое. Будь оно метром глубже – покойник потонул бы весь, и ноги бы не торчали, и Шинка не заметила бы их… и так далее.

– Граждане, внемлите гласу народному! – шутливо возвестил Бурский. – А ты, Пухи, раз уж тебя объявили представителем всего народа, порассуждай еще немного, как и когда появилась в этих местах машина убийцы.

– Насколько мне известно, пропавший – столичный житель. Если его везли живым, они могли приехать днем даже из Софии. Если же везли мертвого, то, конечно, ночью. Но даже ночью вряд ли кто решится везти труп в машине больше часа – следовательно, надо включить в наш список все деревни от Асеновграда до Смоляна… Легче найти иголку в стогу сена, правда?.. Ты о чем задумался, Траян? Слышишь?

Бурский отрешенно смотрел вдаль.

– Слышу, слышу. Знаешь, о чем я подумал? К вечеру мы будем в Софии. Вроде бы положено вызвать Кандиларову для опознания. Но как представлю себе… Она ведь думает, что муж в Стамбуле.

– Да-да! И себя она уже тоже представляет на берегах Босфора, – поддакнул Шатев, кивая.

– А мы ведем ее в морг – вот вам, смотрите!.. Нет, друзья, давайте-ка оградим женщину от этого кошмара. Надо бы что-то другое придумать.

– Достаточно отпечатков пальцев, – сказал вдруг сквозь дремоту бай Минчо. – У меня их в Софии – навалом…

12 октября, суббота

Может ли мертвый давать показания? Разумеется. И притом правдивые, всегда объективные, а чаще всего и исчерпывающие. Главное – уметь задавать вопросы и верно истолковывать показания.

Одно время господствовала теория, согласно которой признания подозреваемого было достаточно для вынесения ему обвинительного заключения. Хвала всевышнему, ныне с этим покончено во имя законности и справедливости. И действительно: зачем полагаться, к примеру, на свидетелей, если доказательства проще и надежнее всего получить иным путем – прямо из объективной действительности? Рассказ свидетеля может быть неточным, неполным, неверным – по злому умыслу или без оного, – одним словом, субъективным. Не говоря уж о показаниях потерпевшего, а тем паче преступника (даже если он – пока лишь подозреваемый). Следователь жаждет заполучить объективные вещественные доказательства. Разумеется, и они порою подводят, если он недостаточно сообразителен и не видит дальше собственного носа (и такие, увы, встречаются!). Или когда преступник ловко подбрасывает ему «липу»…

Бурский заканчивал утренний доклад полковнику Цветанову, когда зазвонил телефон.

– Да, он здесь. Передаю трубку, – сказал полковник и искоса посмотрел на Бурского. – Спрашивает тебя этот… живодер.

При этом Цветанов даже не соизволил прикрыть ладонью микрофон, и доктор Брымбаров наверняка услышал про живодера…

– Майор, мы сейчас начнем, – сварливо сказал доктор. – Желаешь лицезреть или снова ты занят чем-то более важным?

Он никогда не упускал случая съязвить: «Мы, медики, делаем для вас всю черную работу, а вы, господа, пыжитесь после, перья распускаете. Спокойно наблюдаете, как режут невинных животных, жрете их мясо (сам он был вегетарианец) – и падаете в обморок у меня в анатомичке!»

Предстоящая аутопсия была не первой и, увы, не последней в практике Бурского. Он и в студенческие годы на занятиях по судебной медицине не падал в обморок, а теперь – тем более, свыкся. Впрочем, нет. Невозможно свыкнуться с этой операцией под названием аутопсия, невозможно быть равнодушным зрителем на вскрытии еще недавно живой человеческой плоти…

– Приду, – ответил он доктору. – Почему ж не прийти. И ничем я «снова» не занят.

Он сказал это безразличным тоном, однако голос его предательски дрогнул, и доктор Брымбаров наверняка понял его состояние. Если не по голосу, то хотя бы по длительной паузе между вопросом и ответом.

В прозекторской все было готово.

– Ну, майор, с какого органа прикажешь начать?

– Ты эту работенку знаешь лучше меня. Начинай с чего положено.

– То-то. Прежде всего тебя интересует причина смерти, верно? Скоро узнаем!

И он взмахнул скальпелем.

Первые десять минут Бурский нарочито сосредоточенно следил за действиями патологоанатома, стараясь не выдать нервное напряжение и усилием воли подавляя отвращение. Потом дурнота прошла – желание узнать истинную причину смерти оказалось сильнее.

Почти три часа продолжалась аутопсия. Наконец Брымбаров снял хирургические доспехи и повел майора в свой кабинет. Там он широко распахнул окна и попросил медсестру приготовить крепкий кофе.

– Два-три глотка – и ты придешь в себя. Тебе это, майор, не помешает, да и мне тоже. Несмотря на то, что я живодер, как изволят выражаться некоторые… – Он закурил. – Теперь можешь задавать вопросы… Правда, подробности выяснятся только после лабораторного анализа.

– Ты ведь знаешь, что меня интересует.

– Так вот: он захлебнулся в воде.

– …поскольку найден с камнем на шее в озере?

– О, святая простота! В который раз тебя прошу: не принижай уровень моих заключений до вашего уголовного образа мыслей. Мы ведь разговариваем после – уяснил? – после аутопсии, а не в пещере. Если помнишь, там я благоразумно молчал.

– Извини! Значит, раны на голове, обезображенное лицо…

– Да, post mortem.[2] Когда его уродовали, он был уже несколько часов мертвым, кровообращение давно прекратилось, кровь свернулась. Потому и нет на лице следов кровоизлияний.