– Он еще жив? – спросил Бурский.

– Нет. Отдал богу душу в семьдесят втором. Был он тогда уже восьмидесятилетним старцем.

– Почему тебя так заинтересовал ворюга-генерал? – поинтересовался майор.

– Продолжай, Николай, – спокойно сказал полковник. – Мы пока еще не знаем, что интересно в биографии ворюги, а что нет.

– Хорошо. Выйдя в отставку, он стал директором крупнейшей фирмы по сбыту табака. Не забывайте о грузовиках с табаком! Торговала фирма с немцами, разумеется. И вот наш генерал проворачивает следующую доблестную аферу: приблизительно в июле—августе сорок четвертого берет огромный аванс у немецких партнеров, а поставку товара, то есть табака, задерживает и задерживает. До Девятого сентября, когда уж и поставлять стало некому. Генерал тут же раззвонил направо-налево – дескать, он единственный болгарский торговец, сумевший облапошить фашистов. Так оно и было. Однако если вы думаете, что на том деяния его кончились, то глубоко ошибаетесь. Вдруг все узнают, что огромную сумму, полученную от немцев, всю до единого лева, генерал не присвоил, а внес в кассу Отечественного фронта. После чего его официально провозгласили торговцем-патриотом – появилось тогда такое «звание». Но и это не все! Оказывается, еще будучи командиром дивизии, он помогал партизанам (кто утверждает, что постоянно, а кто – два-три раза, не больше), причем не только деньги им давал, но и оружие. Конечно, грузовиками фанаты не отправлял, а так – то парабеллум, то маузер, однажды даже «шмайсер» с двумя магазинами. И получилось – вроде и царский генерал, и партизанский сообщник.

– Не он один так поступал, – сказал вдруг Тодорчев. – Генерал Заимов, например… И генерал Никифоров!

– Ты погоди, не ставь их в один ряд, – строго посмотрев на стажера, посоветовал полковник. – Слушаем дальше.

– Дальше рассказывать особенно нечего, – продолжал Шатев. – Разве что упомянуть его последний, самый удачный, по-моему, номер. Когда началась национализация и был обнародован закон об ограничении крупных владений, Бангеев и здесь вышел сухим из воды, или, как тогда говорили, «не был затронут». Ну, было у него на тот час две квартиры: в одной он жил с семьей, другую сдавал, получая дополнительный доход: все ж таки надо было кормить жену, сына (то есть нашего Цвятко) и двух дочерей. И опять он вписался в рамки законности. К слову сказать, обе квартиры пятикомнатные, но излишков площади ему не записали… Как он содеял это финансово-юридическое чудо и куда подевались немалые его богатства – неизвестно. Поди теперь усомнись, что не умен и не прозорлив.

– Да, занятно, – сказал полковник, – что известно о сыне чудо-торговца?

– Его биография нехитрая. В пятьдесят первом окончил гимназию. В армии не служил – у него оказалось плоскостопие (а может, не взяли, потому что сын бывшего царского генерала). Поступил на экономический факультет. В пятьдесят шестом, во время венгерских событий, его исключили из комсомола и из университета, но вскоре выяснилось, что по ошибке, по недоразумению, и Бангеев-младший заканчивает университет. Некоторое время занимается финансами в софийском горсовете, а с шестидесятого года трудится в министерстве финансов – сначала референтом, а ныне, как я уже сообщил, он заместитель начальника отдела валютных операций.

– Семейное положение? – спросил Цветанов.

– Дважды женат, но бездетный. Первый раз женился в тридцатипятилетнем возрасте, на некоей Стефке Паневой. В семидесятом году развелся. В семьдесят третьем заключил брак с гражданкой Жанеттой Аврамовой. Через пять лет она умерла от рака, и с той поры Бангеев живет один.

– Вижу, ты немало постарался. Просто удивительно, где раздобыл столько сведений о Бангееве, даже его знаменитого деда Толеску не забыл, – сказал полковник. – Расскажи еще о Цвятко Бангееве. В конце концов, только он нас сейчас интересует.

– Главные сведения – из его личного дела в министерстве. Начальник отдела кадров на диво словоохотлив. Я так и не понял, питает ли он зависть к Бангееву или хотел оправдаться перед нами – за то, что держат на высоком посту «такую фигуру». Встретился я и с первой его супругой, теперь она Стефка Мандражиева, счастливая мать двоих детей. Адвокат, между прочим. Она-то мне и поведала некоторые подробности его происхождения (все эти Толеску и Тологлу). О его генеалогии она говорила то всерьез, то с какой-то скрытой иронией. А на вопрос, почему развелись, ответила кратко: «Великий род меня не принял. Кто я для них? Дочь хлебопека, не более». Я не спросил, почему же русенский аристократ предложил руку и сердце дочери хлебопека. Это и так ясно: с тех пор прошло восемнадцать лет, но и теперь эта женщина – красавица, – сказал Шатев. – Что же касается характеристик Бангеева в личном деле, то в них он – выше всяких похвал. И с кем бы в министерстве я о нем ни заговорил, все дуют в одну дуду: умный, интеллигентный, образованный, воспитанный, услужливый и тэ дэ. Может, и есть люди, настроенные против него, но с такими я не столкнулся.

– А мне сразу попался именно такой, – сказал Бурский. – Иван, сторож. Он обрисовал Бангеева отнюдь не розовой краской. Так что…

– Хорошо-хорошо, – сказал полковник. – Пора нам обобщить результаты розыска и наметить очередные задачи. Начинай, Бурский.

– Нет, товарищ полковник, вам это обобщение лучше сделать самому, – возразил Бурский (он заметил, как при этом расширились от удивления глаза стажера: начальству перечить не положено) и продолжал: – Во-первых, по должности это ваша прерогатива, а во-вторых, во-вторых…

– Память мою испытать задумал, да? – подхватил Цветанов. – Превосходно, я согласен. Итак, условие задачи: исчезнувший найден, но уже мертвым, его утопили в одном месте, бросили в озеро в другом. До этого его держали в подвальной комнатенке на даче – скорее всего, насильственно. Там он, очевидно, и написал свою записку. Дача, где Кандиларова прятали, а затем и лишили жизни, принадлежит Бангееву, прекрасные человеческие качества которого капитан Шатев только что нам обрисовал.

Шатев явно хотел возразить, но Бурский успел наступить ему под столом на ногу (для полковника это, кажется, не прошло незамеченным, но он смолчал).

– Начнем с главного на данном этапе вопроса: кто убил Кандиларова?

– Думаю, ответ ясен, – сказал Бурский. – Тот самый смуглый детина, чьи отпечатки пальцев и следы подошв и на обуви Кандиларова, и на даче, и в пещере.

– Минутку, – остановил его полковник и нажал кнопку селектора. – Почему мне не звонят из картотеки? Вызову-ка я их…

– Стоянов слушает! – послышался голос начальника дактилоскопической картотеки.

– Хотел я, дружище, получить у вас одну справку. И полную формулу твоим подчиненным сообщил, и компьютеров у вас, знаю, переизбыток, а результатов нет как нет. Почему?

– Ты прав, извини, я как раз собирался звонить.

– Значит, уже принесли тебе справку?

– Принесли, сейчас тебе перешлю. И прости за опоздание, мы тут бьемся над одной задачкой. А пока записывай – чувствую, горит там у тебя… Итак, Ангел Асенов Насуфов родился в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году в селе Филиповцы, образование среднее незаконченное, под судом и следствием не состоял. Второго марта тысяча девятьсот семьдесят восьмого года задержан за хулиганство четвертым отделением милиции, оказал сопротивление и был направлен сроком на пятнадцать суток на принудительные работы. Место принудительных работ – кирпичная фабрика. Сбежал оттуда, был пойман и снова получил пятнадцать суток.

– Это все? – спросил полковник. – Неужели стали заносить в картотеку мелкие проступки?

– Не обязательно. Просто здесь к карточке пришпилен рапорт капитана Консулова, который тогда дежурил в четвертом отделении.

– Знаю Консулова. Прочитай, пожалуйста.

– «Физически чрезвычайно силен, – читал начальник картотеки, – морально полностью безнравствен, лишен сдерживающих центров. Без определенных занятий. Он со своей компанией отлавливает по дворам собак и кошек. Уличен в сдирании кожи с живых животных, с целью продажи шкурок скорнякам. В преступном мире известен под кличкой „Нанай Маро“, утверждает, что на цыганском жаргоне это означает „нет хлеба“. Потенциальный убийца. Поэтому я снял у него отпечатки пальцев. На всякий случай».