– Жениться на ней велят! Вот что!..

– Это только не наказанием ему будет. Он в нее как мальчишка врезался!

Братья посовещались и решили, не предпринимая ничего, ждать. Полицеймейстер должен был донести о таком крупном соблазне в столице.

Рылеев доложил наутро все подробности происшествия около кирки.

Тотчас приказано было просить князя.

Князь прислал Баура объяснить, что он очень болен, в постели, и, извиняясь, обещается через два дня явиться непременно.

Баур отвез затем письменный ответ князя.

Государыня прочла записку в несколько строк, пожала плечами и задумалась. Она думала:

«Ну как же не ошибиться простакам, да и умным на его счет? Кто же поверит, что в этой голове могут рядом зреть и умещаться: планы и предначертания самых громадных предприятий – и самые пустые и смехотворные прихоти и затеи… Высшая политика – и скоморошество, военные подвиги – и домашние шутки, дипломатические интриги – и похождения…»

XV

Князь, похитив «персидку», хворал для всех, т. е. никого не принимал.

Он был не только здоров и бодр, но веселее чем когда… Он играл и доигрывал партию в той игре, что сам затеял.

Баур, граф Велемирский, Немцевич, Брусков, лакей Дмитрий и его сестра, даже дворянин Саблуков, даже персиянин Амалат-Гассан и еще многие другие действующие лица – бывали у него, уезжали и исчезали, являлись вновь… Только княжны не было видно, и никто о ней не говорил, по-видимому, и не думал. И где была она, никто, кроме разве Дмитрия с сестрой, не знали. Только раз, однажды утром, капитан Немцевич, из желания подольститься к князю, осведомился нежно о здоровье княжны.

– Как, ваша светлость, оне себя изволят чувствовать? Все ли в добром здоровья?

– Кто? – спросил князь наивным голосом.

– Княжна тоись…

– Какая княжна?

– Княжна Изфаганова-с… – оробел Немцевич.

– Какая Изфаганова?

Немцевича душа машинально ушла в пятки, и он не отвечал.

– Отвечай, коли спрашивают! Чего рот разинул. Ну? Я у тебя спрашиваю, какая такая кияжна Изфаганова? Откуда ты такую выудил?

– Не могу знать-с… – пролепетал Немцевич.

– Не можешь. То-то… Пошел…

И капитан не ушел, а выкатился шариком.

Наконец, на второй день вечером, когда князь сидел полулежа на софе, с книгой в руках, явился Брусков с докладом.

– Ну, что ж? прощать совсем придется тебя? – весело спросил князь, и не только губы, но и глаза его смеялись.

– Придется, ваша светлость.

– Справил, стало быть, как след?

– Справил отменно. Шесть часов бился с ним. Уговорил-таки просить, умолять, в ногах у Зубова валяться хоть сутки…

– Да отчего же он, шельма, не хотел? Простое дело. Самому надумать бы следовало.

– Сказывал: не стоит… Все погибло… Княжну вернешь самое, но уж… не совсем тоись…

– Как не совсем? Не пойму!

– Княжну, сказывал, может, князь и отдаст назад, но, стало быть, ее только самое вернешь, а чести ее уж не вернешь…

Князь вдруг залился громким хохотом и даже опрокинулся на подушку дивана.

– Ой, батюшки, уморил… О-ох… дай воды испить…

– Ну, ты уверил его, дурня, что невеста его для меня священна осталась? Хоть сейчас получай в полной неприкосновенности.

– Уверял. Вот он и был у Зубова. Тот все не хотел, но потом поддался и обещал вам написать.

– Ну, а когда?

– Записку с курьером, должно быть, завтра получите.

– Ну, ладно… Спасибо… Я у тебя на свадьбе посаженым.

– Не стою я ваших милостей.

– И у меня, братец ты мой, – рассмеялся князь, – из-под носу невесту не увезут от жениха. Ступай и посылай ко мне Баура. Надо тоже и пустяками заняться. Просьбу датского резидента вели ему захватить с собой… Совсем забыл со всей этой кутерьмой.

На другой день действительно явился курьер от Зубова и лривез князю записку.

Зубов объяснил Потемкину, что он вмешивается в дело, до него не касающееся, только из жалости к артисту и из «чувства оскорбленной справедливости», а затем и «ради попирания законов гостеприимства», и наконец, «в защиту несчастной сироты, одинокой на чужбине».

– Вишь как расписался! – воскликнул князь. – Все тут есть… Только смекалки нет…

Князь велел сказать курьеру, чтобы он передал на словах господину Зубову, что князь получил записку, но отвечать ему на нее нечего.

В то же время князь вызвал Немцевича и объяснил ему, чтобы он ехал тотчас к Велемирскому и сказал: «Пора».

– Понял ты!

– Понял-с.

Когда капитан был в дверях, князь вдруг остановил его, как бы вспомнив:

– Стой. Про какую это ты прошлый раз княжну говорил? Как сказывал-то… Изфагановская, кажись?

– Точно так-с! – робко шепнул Немцевич.

– А кто она такая… Откуда ты ее выискал?

– Не могу знать-с!.. – прошипел капитан. Когда он вышел, князь весело расхохотался. Вечером явился и сам граф Велемирский.

– Завтра в двенадцать часов Платон Александрович будет к вам, – произнес он, театрально кланяясь.

– Молодец! – крикнул князь. – Садись. Рассказывай, как обделал…

– Не сердитесь только, князь… Может, я пересолил, – сказал граф. – Только ведь это из усердия! По необходимости, а не по глупости.

– Что такое?

– Я действовал через всех знакомых. И ото всех слышал в ответ только одно. Зубов говорит, что ему на такой шаг решиться при их отношениях неприлично, не позволяет амбиция. Да и толку от сего, кроме унижения, ничего не будет. Тем дело и кончилось… Прогорело все.

– Ну?

– Ну, я перекрестился да сам к нему и махнул.

– Как сам? Да ведь ты у него никогда не бывал. Ты из моих.

– А вот. Сам-то я все и устроил! – рассмеялся Велемирский. – Приехал и объяснил все дело. А дело вот какое… Простите, коли пересолил… Дело такое, что тетушке графине Александре Васильевне, да и всей родне нашей, очень неприятно все это происшествие с княжной Изфагановой и что все мы на князя Григория Александровича, поскольку посмели, напали с осуждением и просьбой освободить персидскую княжну. Князь, видимо, и сам был смущен необдуманным шагом… Да и княжна ревет, мечет и плачет и руки на себя наложить два раза хотела, так что ее чуть не на привязи держат и караулят… Дело, стало быть, плохо… Князь сам видит все, но уперся… Стыдно… Будто ищет только приличного предлога, чтобы разделаться с этой княжной… Предлог этот есть, и сам князь обмолвился…

– Ну, ну… Пока хорошо… А вот тут загвоздка. Что ты на меня-то выдумал?

– Князь обмолвился, – продолжал Велемирский, – что если бы сам Зубов, у него почти не бывающий, разве только по особенно важному государственному делу или поручению царицы, – если Зубов сам приедет и попросит князя возвратить невесту, но не жениху ее, а только отпустить и дать свободно уехать к себе, да поручится князю, что сего ненавистного брака с скрипачом не состоится, то князь тотчас ее отпустит.

– Ну…

– Ну, он помялся, помялся, да чтобы всех одолжить – и вас, и всю нашу родню, и княжну, да и себя самого… и согласился.

– Ну и одолжит! Воистину одолжит!

– Завтра, в двенадцать часов, он и будет лично к вам просить отдать ему эту прелестницу, обещаясь, что не допустит ее брака с музыкантом.

– А сам думает небось про себя: «и надую». Поедут вместе домой к ней – да и обвенчаются где по дороге, хоть в Москве или Киеве…

Отпуская Велемирского, он поцеловал его и затем приказал позвать Баура.

– Завтра прием… Я выздоровел.

Князь рано лег спать и наутро рано проснулся. Одеваясь, он почти по-товарищески весело болтал с Дмитрием о всяком вздоре, вспоминал кое-какие приключения из прошлого, случаи из жизни в Яссах.

– А что наша княжна, – спросил он, – готовится на объяснение?

– Чего тут готовиться… – фамильярно отвечал Дмитрий. – Нешто такая голова, чтобы загодя гадать, что говорить! Бесценная голова – умница, каких поискать, да и днем с огнем не найдешь! И как это вот бывает на свете, в этаком состоянии и такими свойствами Господь одарит… – важно зафилософствовал лакей, одевая барина и подавая уже камзол.