Главным силам разбитой армии перейти Днепр уже не удалось: на холмах, окружавших Переволочну, показались русские полки.

Четырнадцать тысяч шведских солдат и офицеров положили оружие перед преследователями. Захвачены были еще остававшиеся у неприятеля двадцать восемь орудий и сто двадцать семь знамен. Шведская армия перестала существовать.

Королевская казна — два миллиона ефимков[117] — также сделалась добычей победителей.

Меншиков возвращался от Переволочны, гордый достигнутым успехом. Жалел он лишь о том, что не смог захватить в плен самого шведского короля. А Карл XII был уже далеко. Он пересекал безлюдные и безводные степи, тянувшиеся к югу от Днепра. Там не было дорог, направление приходилось определять по солнцу и звездам.

За четверо суток почти непрерывной скачки достигли Ингула в том месте, где он впадает в Буг. Неподалеку стояла сильная турецкая крепость Очаков. Карл XII послал к очаковскому паше гонца с двумя тысячами дукатов.[118] Он просил пашу дать шведам приют в крепости и выслать лодки для переправы через Буг.

Паша сначала согласился впустить беглецов в турецкие пределы, но, узнав, что короля сопровождает больше тысячи людей, заколебался. Он заявил, что до получения султанского разрешения впустит только Карла XII и его ближайших советников и генералов.

Пока тянулись переговоры, нагрянули русские, не оставившие мысли захватить короля. Пятьсот шведов были загнаны в Буг; там они утонули. Триста человек сдались в плен. Удалось спастись Карлу, его свите и шести сотням солдат. Только и осталось от грозной шведской армии в шестьдесят тысяч человек!

Очаковский паша дорого поплатился за свою нерешительность. Карл XII нажаловался на него султану, и неудачливому паше был прислан шелковый шнурок, которым он должен был сам себя удавить. Султану из политических соображений важно было поддержать хорошие отношения со шведским королем, а жизнь одного подданного ничего не стоила в его глазах.

Бендерский сераскир,[119] напуганный судьбой очаковского паши, устроил беглому королю торжественную встречу. Он сам выехал к нему со свитой из янычар.[120] Пушки бендерской крепости гремели торжественным салютом, играла музыка.

Сераскир проводил Карла к роскошно убранному шатру; король вошел в него с немногими приближенными, и за ним опустился тяжелый занавес. Начались долгие годы изгнания.

Только в 1714 году удалось Карлу XII вырваться из Турции.

В Бендерах умер Мазепа (вскоре после прибытия туда). Он оставил по себе мрачную память в потомстве. Изменника предали проклятию, и это проклятие в продолжение более чем двух столетий ежегодно повторялось с церковных амвонов.

И даже самое имя Мазепы стало бранным словом на Руси.

Весть о разгроме шведской армии быстро разнеслась по Европе. Взволновались короли и министры, спутались все расчеты дипломатов: в строй великих держав нежданно вступило новое государство — Россия.

Возведенный на польский престол шведами Станислав Лещинский бежал из Польши, а восстановленный в правах Август II поспешил снова заключить с Петром оборонительный и наступательный союз против Швеции.

11 октября 1709 года был возобновлен союзный договор между Россией и Данией.

Заключить оборонительный союз с Россией поспешил и прусский король. Франция тоже выразила желание, хотя и притворное, заключить союз с Петром I, так как Людовику XIV хотелось подорвать морскую торговлю англичан и голландцев — своих врагов.

Между тем Северная война продолжалась. Летом 1710 года сдалась Рига, осенью предыдущего года осажденная фельдмаршалом Шереметевым. Русские войска изгнали шведов из Польши, отняв у них последний пункт, которым они еще владели: город Эльбинг. Пал Ревель. Россия надежно закреплялась в Прибалтике.

Кибитка медленно тащилась по тряской дороге. Надсадно скрипели плохо смазанные оси, под пологом было пыльно и душно, жужжали назойливые слепни.

Илья Марков и двое других вплотную лежали на соломе с солдатскими мешками под головой вместо подушек. Из повозки слышались то громкие, то приглушенные стоны.

Стоны доносились и из других повозок, растянувшихся длинной вереницей. Это раненных в Полтавской битве везли в Питер для лечения. Путь предстоял далекий, а заморенные крестьянские лошаденки едва плелись и от утренней до вечерней зари одолевали только верст сорок.

Марков был очень плох. Он часто и надолго впадал в беспамятство.

Плюгавенький немец Рудольф Готгауз, состоявший при обозе лекарем, неоднократно порывался оставить Маркова где-нибудь в деревушке на попечение бабки-знахарки. Так и кончилась бы жизнь Ильи Маркова, если бы не Торпаков, произведенный за боевые заслуги в капитан-поручики и назначенный начальником госпитального обоза.

Пытаясь отделаться от опасно раненного пациента, лекарь говорил:

— Судьба человека назначена ему от господа бога. Ежели сему солдату предопределена смерть, он ее нигде не избегнет.

— Нет уж, герр Готгауз, ты не мудрствуй понапрасну. Знаешь, кого мы везем? Этих раненых сам государь для леченья назначил за их храбрость. Ведь это орлы! А Марков, коему тебе лень оказывать заботу, — орел из орлов!

Лекарь, чтобы прекратить неприятный разговор, отправлялся к повозке Маркова один или в сопровождении санитара из легкораненых солдат. Возвращаясь, заявлял:

— Герр капитан-поручик прав! Больной Маркофф сегодня чувствует себя лучше.

— То-то! — Торпаков горделиво раздувал усы.

А через три-четыре дня разговор о Маркове начинался снова.

И все же богатырская натура Ильи Маркова выдержала все испытания, и недели через три, когда обоз подходил к Москве, чувствовалось, что раненый выздоровеет.

А многим обитателям госпитальных повозок не суждено было увидеть Питер. Чуть ли не после каждой ночевки за обозом оставалась свежая могила. Скончался от раны в грудь один из товарищей Маркова в повозке, пожилой юрловец.

Торпаков по мере возможности заботился о порученных ему людях. Места умерших он не замещал больными из других повозок, хотя мог этим сократить число подвод. Солома в повозках менялась часто, пища больным давалась легкая и свежая.