Посиневшие губы Паликарова зашевелились. Несмотря на предупреждение, он сосчитал до десяти всего за четыре секунды. Потом неверными шагами приблизился к столу и пошевелил пальцами над вишневым фужером – роковым двойником седьмой чаши.

– Продолжайте, – напомнил ему Смилов. – Позовите Средкова.

Боби ринулся к кабинету, резко открыл дверь.

– Давай, все собрались! – крикнул он внутрь, захлопнул с треском дверь и повернулся к подполковнику: – Ну, вы довольны?

Из кабинета показался помятый и всклокоченный таможенник.

– Вы звали меня? – робко спросил Средков. – Сейчас моя очередь?

– Вы ошиблись. Очередь ваша еще не настала. Но раз уж вы явились, займемся вами, – сказал подполковник.

– На вашем месте я не терял бы времени на Средкова, – вдруг сказал Даргов.

– Почему вы так думаете?

– Тут все понятно и без хронометра. Атанас Средков мог не только насыпать яд, но и выпить кофе, а потом, к примеру, газетку почитать.

Разумеется, Даргов был прав. Три с половиной минуты, которыми располагал Средков, – грозный довод против него, однако не было никаких оснований отказываться от эксперимента.

– Ошибаетесь, Даргов! Не каждый, всыпав в бокал яд, способен наслаждаться кофе или чтением газеты. Тут опыт нужен, – ответил Геренский и обратился к таможеннику: – Задача вам понятна?

Средков глухо подтвердил:

– Мне нужно выйти из кабинета, подойти к столу, положить яд в чашу Даракчиева, затем вернуться и закрыть дверь.

– Совершенно верно, – кивнул капитан Смилов. – Сейчас я тоже зайду в кабинет и дам вам знак, когда начинать.

– Хорошо, – ответил Средков и вслед за Смиловым проследовал в кабинет.

Чуть позже таможенник медленно открыл дверь и потащился к столу. Казалось, каждый шаг стоил ему мучительных усилий. Возле стола он подержал руку над фужером и посмотрел на Геренского, как бы ища подтверждения правильности своих действий.

Подполковник кивнул и показал глазами на дверь кабинета: можно возвращаться. Но, вместо того чтобы направиться к кабинету, таможенник как-то странно покрутился на каблуках, закачался, бросился к дивану, закрыл лицо руками и зарыдал.

Геренский взглянул на секундомер – стрелка едва успела пробежать тридцать пять делений. В гостиной воцарилась тягостная тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями таможенника.

«Что это значит? – спрашивал себя Геренский. – Где источник этих слез? Что это – выражение внутренней трагедии или хорошо сыгранный спектакль?.. Ты признался, что совершил служебное преступление. Ну ладно, признание тебе на пользу – ты говорил о пробуждении совести. Но не слишком ли гибка, эластична твоя совесть, не слишком ли мастерски приспосабливается она к обстоятельствам? Почему ты явился с повинной уже после смерти Даракчиева? Чтобы одним преступлением покрыть другое, главное? Так хитрый вор, бия себя в грудь, признается, что вытащил вчера вечером из чужого кармана пять левов, чтобы не догадались, что он сегодня утром обворовал целый сейф…»

– Ну ладно, ладно, Средков, – неуверенно сказал Геренский, не пора ли прийти в себя?

Таможенник вытер платком слезы и сделал видимое усилие овладеть собой.

– Извините, – сказал он прерывисто. – Нервы не выдержали. Простите, что помешал вашей работе. Повторить все сначала?

– Нет, не нужно, – сказал Геренский. – Лучше идите умойтесь.

4

Во дворе, у ворот, топтался Дамян Жилков, жадно затягиваясь сигаретой. Геренский подошел, тоже достал сигарету, размял в пальцах, закурил. Потом спросил:

– Ну, Жилков, ваша очередь?

Геренский ни на секунду не сомневался, что Жилков мог быть убийцей. Вряд ли стал бы он философствовать о цене человеческой жизни. Конечно, на обдумывание столь коварного убийства у Дамяна вряд ли хватило бы гибкости и ума, но зато он вполне мог исполнить чью-то злую волю.

– Я готов, товарищ Геренский. Идти в гостиную? – робко осведомился Жилков.

Подполковник подошел вплотную к нему и, глядя прямо в глаза, сказал резко:

– А зачем в гостиную? Ведь вы утверждали, что туда не входили.

– Разрази меня гром, не входил. Я все время был на кухне. Овощи резал.

– И сумели из кухни дотянуться до буфета? Там ведь есть отпечатки ваших пальцев.

Жилков покраснел до корней волос. На лице его попеременно проступали недоумение, удивление, ужас.

– Значит, все-таки входили?

– Каюсь, каюсь, входил. Но не убивал, не отравлял, а просто…

– Что – просто? Хватит темнить, Жилков!

– Ладно уж, сознаюсь, был грех. Повинную голову меч не сечет… Тогда, в ту пятницу, я принес Даракчиеву толстую пачку денег. Около восьми тысяч левов да еще валюта, а он их бросил в ящик, как грязный носовой платок. И я… Дай, думаю, займусь денежками. Для Георгия Даракчиева восемь тысяч – так, пустячок, забава, а для меня… Ухвачу, думаю, денежки да здесь же, на даче, и спрячу, чтобы потом, хоть через месяц, вынести. А Георгий пусть гадает, кто из гостей его обобрал, ищи ветра в поле… Да не вышло по-моему, сорвалась рыбка. То Даракчиев говорил со Средковым, то пришлось встречать Паликарова и девочек… Но когда позвонил почтальон и Жорж пошел к воротам, я мигом смекнул: пора! Вбежал в комнату и прямо к буфету, так и прилип к ящику. Дудки! Заперто. Попробовал открыть карманным ножом, куда там, у Жоржа замки – как сейфы в госбанке. Покрутился я, повертелся – да так и остался с носом. А коли знал бы заведомо про отпечатки пальцев – перчатки надел бы, как в кино, товарищ Геренский, – огорченно заключил покаянную речь Жилков.

– Тогда выясним другое, – сказал подполковник. – Предположим, с ящиком вы возились около минуты. Еще полминуты, пока вы входили. Уже полторы. Это почти половина того времени, которым располагал убийца. Значит, вы должны были застать его в гостиной. Если, конечно, отравили Даракчиева не вы, а другой… Вижу, вы меня не поняли. Поставим вопрос иначе: не заметили вы чего-нибудь необычного, пока находились там? Человека, движение, шум? Ничего вас не испугало, не заставило подумать, что вы не один?..

Жилков опустил взгляд и опять покраснел.

– Вы, Жилков, находитесь в положении нелегком, я бы сказал – скверном. Рассудите здраво: яд всыпан в чашу Даракчиева в то самое время, когда вы были в гостиной. Вы сами только что сознались, верно? Незадолго перед этим вы с Паликаровым обсуждали возможную смерть хозяина… Теперь понимаете? Молчание только утяжелит вашу участь. Итак, спрашиваю в последний раз: заметили что-нибудь или нет?

– Заметить-то заметил, – сказал Жилков, не поднимая глаз. – Я, когда вошел, сперва затаился, прислушался, не дай бог, думаю, застукает кто. И тут услышал шаги. Кто-то скрытно, босиком, подымался по лестнице. Потихоньку… как ворюга.

– Даргова? – молниеносно сориентировался подполковник.

– Вроде больше и некому, кроме Бебы. Вообще-то она частенько разгуливала по комнатам босиком.

– И вы видели Даргову?

Нет, не видел, но шаги слышал. Я ее походку кошачью знаю.

Геренский внимательно посмотрел на Жилкова и больше вопросов не задавал.

В последующем эксперименте Дамян продемонстрировал незаурядные актерские качества. Крадучись вошел он в гостиную, картинно огляделся, сделал вид, что услышал шаги, метнулся к буфету и попробовал открыть ящик. Когда у него ничего не вышло, нахмурился, покачал укоризненно головой и направился к выходу. На все это у него ушла одна минута и сорок секунд.