– В кондитерскую купить медовик, – кивнул мальчик, странно улыбнувшись, – это можно. Обычно на перроне я с шести, но могу и задержаться. Хоть до девяти… Но как понять? – спросил он снова. – Вы шли к приюту и боялись опоздать. Разве вы меня знаете?

– Не знаю, – тряхнула головой госпожа Моосгабр, – знаю только, что ты торгуешь на перроне «Кладбище» с тележки. Как я могу тебя знать, если ни разу в жизни не видела? – А потом госпожа Моосгабр сказала: – Но ты еще не сказал мне, как озорничаешь в школе. Ты не учишь уроки, так ведь?

– Учу, – мотнул головой мальчик.

– А что ты учишь? – тряхнула головой госпожа Моосгабр и поправила очки. – Стихи какие-нибудь?

– Учу о председателе Альбине Раппельшлунде, – сказал мальчик, – у него были именины. На рынке украсили его статую.

– А что ты учишь? – сказала госпожа Моосгабр и схватилась за бант на шее. – Скажи.

И мальчик, странно улыбнувшись, сказал:

– Альбин Раппельшлунд раскрыл и наказал предателей, он стал править вместе с вдовствующей княгиней правительницей Августой и будет править с ней до скончания века.

– Но этого мало, – сказала госпожа Моосгабр, – наверное, вы еще что-нибудь о нем учите?

– Он дал людям работу, – сказал мальчик, – он навел порядок, основал звездодром, пять раз летал на Луну, и его кровь при посадке не становилась тяжелой. И еще он достраивает возле кратера Эйнштейн современную тюрьму для пятисот убийц, об этом писали на прошлой неделе в газетах…

И госпожа Моосгабр опять слегка дернула головой и быстро сказала:

– А что еще?

– А еще он основал музей, – сказал блондинчик в зеленом свитерке, – один раз мы там были со школой. Он называется Музей мира Альбина Раппельшлунда.

– А что в этом музее, если вы там были? – спросила госпожа Моосгабр. – Птичьи чучелы?

– Птичьи чучелы, – засмеялся мальчик, – какие там птичьи чучелы! Они в другом месте. А это Музей мира Альбина Раппельшлунда, там нет птиц. Там ружья, пулеметы, автоматы, пушки, огнеметы и танки. И еще кривые мечи, пистолеты и револьверы. И еще всякие сабли. И много-много цветных надписей. Учительница нам сказала, что Альбин Раппельшлунд миротворец, добротворец, которого все любят, и прочла нам стих: «Лети, сизый голубь, в дальние края, Альбин Раппельшлунд охраняет тебя». Но это она прочла по надписям, что там были, а еще о том, как он выиграл короткую войну, которая однажды была, если вы еще помните… но про себя она наверняка думает другое, она же умная, раз учительница. Только боится говорить.

– А что она про себя думает, – потрясла головой госпожа Моосгабр, ей показалось, что чепец сдвинулся, и она схватилась за бант на шее, – что она думает…

– Ну то, что люди говорят, – странно улыбнулся мальчик, – вы же знаете, что говорят о вдовствующей княгине правительнице Августе. Ну что спит в гробу давно княгиня, как ребеночек невинный, и уже не правит. Или что она жива, но заключена в княжеском дворце. Или скрывается где-то в городе. Раппельшлунд тайно убрал ее, чтобы стать самовластным правителем. А теперь боится, что все раскроется и люди поднимутся на бунт. Поэтому он, может, и ищет ее, кто знает? Но народ, – сказал мальчик, странно улыбнувшись, – народ хочет видеть княгиню, разве вы не знаете? А стоит кому-нибудь об этом сказать, его вмиг расстреляют. Поэтому все боятся, – улыбнулся блондинчик в зеленом свитерке, – боятся, потому что им страшно. Но в газетах понемногу уже пишут об этом. Даже вот на прошлой неделе в дневном выпуске «Расцвета»…

Госпожа Моосгабр опять дернула головой, уже в третий раз, быстро схватилась за очки и бросила взгляд на мальчика. А мальчик смотрел на нее и исподтишка улыбался. Уж не видел ли ее этот блондинчик в зеленом свитерке сегодня на углу перекрестка со злополучными газетами и не узнал ли ее? – подумала госпожа Моосгабр.

– Вон там большая кондитерская, – тут же сказала она, – зайду туда и куплю медовик. А ты… – затрясла она сумкой, скользнув по ней взглядом, – а ты пока подожди у магазина.

Они подошли к большой кондитерской – снаружи она была облицована розовым мрамором и называлась «У молнии, или У расщепленного неба». Лучи неонового света над кондитерской раздваивались и освещали эту надпись. В разделенной на две части витрине, в желтом свете, было много разных сладостей. Госпожа Моосгабр быстро оглядела их, и ей вдруг показалось, что среди них она видит и лимонад. Ей вдруг страшно захотелось пить.

– «У расщепленного неба», – засмеялся блондинчик, – странное название, правда?

– Подожди здесь, – кивнула госпожа Моосгабр мальчику, – я мигом. Только куплю медовик.

И госпожа Моосгабр вошла в кондитерскую.

Кондитерская внутри была красивой, оно и понятно, помещалась она на очень большой улице, которая вела к главным кладбищенским воротам на площади Анны-Марии Блаженной. Там были зеркала, на потолке – две хрустальные люстры. Люстры и витрины сверкали огнями, было около шести вечера. За прилавком стояла продавщица в черном кружевном чепце и белой наколке. Завидев госпожу Моосгабр, она чуть вытаращила глаза.

– Я хотела бы кое-что, – сказала госпожа Моосгабр, ее голос звучал довольно сухо. Потом она поправила очки, схватилась за бант на шее и открыла сумку.

– Что бы вы хотели? – спросила продавщица услужливо, все еще тараща глаза на чепец с бантом, на большие круглые очки и на раскрашенное лицо, – чем могу служить, мадам? Может… – продавщица повернулась к полке и нерешительно указала туда, где стояли красивые бутылки лимонада… но потом скользнула рукой мимо и указала куда-то… – может быть, какую-нибудь редкостную коробку конфет, может, вот эту с золотой каймой или ту, с хризантемой… или с видом княжеского двора и золотой каретой, в ней килограмм самых что ни на есть вкуснейших…

– Пирог, – сказала госпожа Моосгабр, – медовик.

– Ах, пожалуйста, – улыбнулась быстро продавщица, – они у нас восхитительные. Скажите, пожалуйста, сколько вам, полное разделенное на куски блюдо?

В эту минуту в кондитерскую вошли другие покупатели, и за прилавком выросли еще две продавщицы в черных кружевных чепцах и белых наколках. И тут же перед госпожой Моосгабр оказался на прилавке сверток. Медовик в тонкой голубой бумаге с изображением молнии.

– Сколько с меня? – госпожа Моосгабр затрясла открытой сумкой и снова посмотрела на полку с красивыми бутылками лимонада. – Четвертак?

– Три, – улыбнулась продавщица.

И госпожа Моосгабр быстро сунула руку в карман длинной черной юбки и вынула горсть четвертаков… три подала продавщице. Потом взяла сверток – медовик в тонкой бумаге – и отвернулась от прилавка.

– Орвуар, мадам, – сказала продавщица, и госпожа Моосгабр, кивнув, с открытой сумкой и свертком – медовиком в тонкой бумаге – пошла к двери. Ей казалось, что вслед ей смотрят все продавщицы и только что вошедшие покупатели, но ей было все равно. Она хорошо знала, почему они смотрят. Хотя сегодня смотрят не так, как на артистку или жену камердинера, а скорее как на богатую вдову из общества «Спасение» или из баптистской общины – на ней все же был чепец, а не шляпа. Она медленно пошла к двери с открытой сумкой и свертком – медовиком в тонкой бумаге, – по пути эту бумагу чуть отвернула и заглянула в открытую сумку… Когда она отворяла дверь кондитерской, сумка была уже закрыта. Она вышла на тротуар и подняла взгляд. Блондинчик в зеленом свитерке стоял там, рассматривая витрину и надпись над ней.

– Купила, – сказала госпожа Моосгабр и дала мальчику сверток – медовик в тонкой бумаге с изображением молнии.

– «У расщепленного неба», – сказал мальчик, – и эта бумага будто расщеплена молнией. – Он развернул бумагу и посмотрел на медовик. – Какой-то особенный, – посмотрел он на медовик, – такого я еще не видал.

– Не видал, – госпожа Моосгабр затрясла сумкой, – отчего же?

– Потому что тут сверху он белый, посыпанный.

– Посахаренный. – Госпожа Моосгабр поправила очки.

– Но медовик не посыпают сахаром, – засмеялся блондинчик в зеленом свитерке, – достаточно уже одного меда. Все равно что посыпать сахаром шоколад или солить соленые огурцы.