— Им нравится красоваться в соболиных манто, — фыркнул Хадсон, беря два стакана шотландского виски и приглашая меня к маленькому столику. — Теплая погода путает им все карты.
— А что, в это время года всегда так?
— Температура в Мельбурне за час может упасть или подняться на двадцать градусов. Так, а теперь о вашем деле. — Он полез во внутренний карман и достал сложенный лист бумаги. — Вот, прошу, здесь написано все, что нужно для Дональда. Галерея называется «Ярра Ривер Файн Артс».
Я искренне удивился, если бы оказалось иначе.
— А человек, с которым мы имели дело, был некий Айвор Уэксфорд, — продолжал он.
— Какой он из себя?
— Точно не припомню. Ведь дело было еще весной, по-моему, в апреле.
Я подумал минуту и вытащил из кармана маленький блокнотик для набросков.
— Вы узнаете, если я его нарисую?
Предложение развеселило его. Я быстро набросал мягким карандашом вполне пристойное изображение Грина, но без усов.
Хадсон Тейлор колебался. Я дорисовал усы. Он решительно замотал головой:
— Нет-нет, не он.
Тогда я перевернул лист и принялся за новый портрет. Хадсон задумчиво молчал, пока я старательно рисовал мужчину из подвальной конторы.
— Возможно, — проговорил он.
Я сделал нижнюю губу более полной, добавил очки в массивной оправе и галстук-бабочку в горошек.
— Он… — удивленно вырвалось у него. — Во всяком случае, я припоминаю галстук. Сейчас «бабочки» не так уж часто встречаются. А откуда вы его знаете? Вы встречались уже?
— Вчера я обошел несколько галерей…
— У вас настоящий талант, — заявил он, наблюдая, как я прячу блокнот в карман.
— Практика, и ничего больше.
Я уже мог бы по памяти нарисовать глаза Хадсона. Склонность к моментальному рисунку проявлялась у меня с детства.
— Рисование — ваше хобби?
— И работа. В основном я рисую лошадей.
— Правда? — Он перевел взгляд на изображения лошадей, украшавшие стены. — Вы делаете что-то похожее?
Я кивнул, и мы поговорили о рисовании как о способе зарабатывать на жизнь.
— Возможно, я закажу вам картину, если моя лошадь хорошо выступит в кубке. — Он улыбнулся, и глаза его совсем сощурились. — Если же он будет пасти задних, то я его просто пристрелю!
Он поднялся и пригласил меня следовать за ним.
— Третий заезд. Может, посмотрим вместе?
Мы вышли на площадку между трибунами. Под нами оказалось квадратное огражденное место, куда выводили на осмотр лошадей, участвующих в заезде. Там же потом расседлывали победителей. Нижний ярус и здесь предназначался только для мужчин. Две пары, шедшие впереди нас, разделились, и мужчины пошли направо, а дамы наверх.
— Пойдемте вниз, — показал рукой Хадсон.
— А вверх мы можем подняться только в сопровождении дамы? — полюбопытствовал я.
Он искоса взглянул и усмехнулся:
— Вас удивляют наши обычаи? Нет, наверх мы можем подняться и так.
Он пошел вперед и, удобно устроившись, обменялся приветствиями с несколькими людьми, по-приятельски отрекомендовав меня, как своего друга Чарльза из Англии. Сразу по имени, и меня приняли как своего: австралийский стиль.
— Бедная Регина… Ей тоже не нравилось разделение трибун по полу, — начал он. — Но оно имеет любопытные исторические корни. В минувшем столетии управление здесь осуществлялось с помощью британской армии. Офицеры оставляли своих жен в Англии, но — такова уж природа! — все они завязывали здесь знакомства с женщинами скверной репутации. Ну, они не хотели, чтобы их коллеги-офицеры видели, какой у них вульгарный вкус, а потому придумали правило, в соответствии с которым на трибунах для офицеров позволялось сидеть лишь мужчинам, и их пупсики не могли претендовать на место рядом с ними.
— Здорово придумано, — засмеялся я.
— Создать традицию проще, — изрек Хадсон, — чем потом избавиться от нее.
— Дональд говорил, что вы создали традицию производства отличных вин.
Печальные глаза блеснули от удовольствия, доставленного ему моим комплиментом.
— Ему очень здесь понравилось. Он объехал все большие виноградники в окрестностях. Прежде всего, конечно, он посетил мои.
Лошади, принимавшие участие в третьем заезде, прогалопировали на старт. Впереди был гнедой жеребец.
— Жуткая тварь, — заявил Хадсон. — Но он обязательно выиграет.
— Вы поставили на него?
— Совсем немного, — усмехнулся он.
Заезд начался, лошади рванулись вперед, и суставы Хадсона побелели от напряжения, пока он наблюдал в бинокль за развитием событий. Мне даже стало интересно, в чем выражалось его «совсем немного». Гнедой жеребец оказался на четвертом месте. Хадсон медленно отложил бинокль и уже без всякого интереса наблюдал за финишем остальных участников.
— Ну что ж, — произнес он, и его печальные глаза погрустнели еще больше. — Как говорят, в другой раз. — Он приободрился, пожал мне руку, попросил передать привет Дональду и спросил, найду ли я сам выход.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Всегда к вашим услугам.
Дважды свернув в неправильном направлении, я спустился наконец вниз, прислушиваясь по пути к австралийской разновидности английского языка.
— …говорят, он совершенно не соответствует своей должности в комитете. Раскрывает рот лишь тогда, когда хочет поменять ногу, положенную на колено…
— …я ему говорю: «Ты чего кричишь как резаный? Брось! Вам нужно примириться».
— Паршивец, черт бы его побрал, он так и не смог прийти…
— …выиграла двадцать долларов? Тебе и вправду посчастливилось, Джоан…
И сплошь дифтонгизированные гласные, из-за чего в слове «нет» появлялось до пяти разных звуков, я бы так и не выговорил.
Еще в самолете один австралиец сказал мне, что у них на всем континенте одинаковое произношение. С таким же успехом можно было утверждать, что все американцы и все англичане разговаривают одинаково. Австралийский язык бесконечно гибкий, и здесь, в Мельбурне, он тоже живет и здравствует.
Джик и Сара, когда я наконец присоединился к ним, спорили относительно своего избранника в следующем заезде.
— Шар Слоновой Кости выступает не в своем классе и имеет столько же шансов, как слепой в метель, — горячился Джик.
— На той неделе он выиграл в «Виктория-Дерби», — игнорировала его замечание Сара. — Да еще два «жучка» указали на него.
— Твои «жучки» были, вероятно, пьяными.
— Привет, Тодд, — заметила меня Сара. — Пожалуйста, выбери номер!
— Десять!
— Почему десять?
— Одиннадцать минус один.
— Когда-то ты отличался большим умом, — возмутился Джик.
— Королевский Путь, — глянула Сара в программу. — Против него Шар Слоновой Кости — просто верняк!
Мы купили билеты и отправились на крышу. Но ни один из наших избранников не выиграл. Сара яростно честила Шара, занявшего пятое место, а Королевский Путь совсем сошел с дистанции. Победил номер двенадцать.
— Тебе нужно было прибавить единицу к одиннадцати, а не отнимать, — сказала Сара. — Ты допускаешь такие глупые ошибки!
— На что ты засмотрелся? — спросил Джик.
Я внимательно разглядывал толпу, наблюдавшую за скачками с нижней площадки.
— Дай-ка мне твой бинокль! — попросил я.
Я поднес бинокль к глазам, смотрел довольно долго, а потом опустил его.
— Что там? — нетерпеливо спросила Сара.
— Это, — ответил я, — не просто кое-что меняет, а ставит все с ног на голову. Джик, ты видишь двух мужчин… ярдов за двадцать от ограды смотрового круга?.. Видишь?.. Один из них в серой визитке.
— Ну и что?
— Мужчина в визитке — Хадсон Тейлор, тот самый, с которым я только что выпивал. Он возглавляет фирму по производству вина и встречался с кузеном Дональдом, когда тот приезжал сюда. А другой мужчина — Айвор Уэксфорд, он директор и владелец галереи «Ярра Артс».
— Ну и что же? — спросила Сара.
— Так я почти дословно могу передать их разговор, — ответил я. «Простите, сэр, не вам ли я продал недавно картину Маннинга?» — «Не мне, мистер Уэксфорд, а моему другу Дональду Стюарту». — «А кто был тот молодой человек, с которым вы только что разговаривали?» — «Он кузен Дональда Стюарта». — «А что вы о нем знаете?» — «Он интересовался вами, мистер Уэксфорд. Нарисовал в своем блокноте ваш портрет и спрашивал меня, как вас зовут». Я замолчал.